Некоторые из моряков разошлись по пляжу, а другие отправились вглубь острова. На берегу обнаружилось несколько созданных человеком предметов: фрагмент жестянки из-под бисквитного печенья, бочарная клепка и обломок рея. Однако все они были так потрепаны и истерты, словно их прибило сюда при движении ледовой шапки. Отряд Хупера не нашел никаких признаков того, что кто-то с «Жаннетты» жил на острове и что нога человека вообще когда-либо ступала на эту землю.
«Вряд ли в мире можно найти край более суровый и одинокий», – писал Мьюр. Если бы моряки с «Жаннетты» высаживались на этот остров, они бы точно оставили возле реки каменный тур – и следы на хрупкой почве тундры. «Если бы хоть кто-то ступал по этой земле в любой момент лета, когда она не была покрыта снегом, его следы остались бы различимыми на долгие годы».
И все же моряки с «Корвина» ничего не нашли.
Хотя задержаться на острове Врангеля не было возможности, Мьюр пришел от него в восторг. Само собой, он не знал, что Делонг уже установил, что это не континент, а всего лишь крупный остров. Впрочем, какими бы ни были его размеры, Мьюр чувствовал, что это первобытный край, в котором было раздолье животным, но не было места человеку. На самом деле остров Врангеля может похвастаться таким разнообразием живой природы, что биологи впоследствии даже назвали его Галапагосами Крайнего Севера. На острове проживает крупнейшая популяция тихоокеанских моржей и одна из самых больших в мире колоний белых гусей. Там также живут полярные совы и песцы и огромные стаи леммингов и морских птиц, но в отличие от Сибири совсем нет комаров.
Мьюр счел, что остров Врангеля просто создан для белых медведей (так считается и по сей день – там находится самое большое в мире количество медвежьих берлог). «Медведи были повсюду и группами бродили вдоль кромки льда, – писал Мьюр. – Они казались весьма толстыми и сытыми и чувствовали себя как дома, ведь этот край всегда безраздельно принадлежал именно им. Они господствуют среди этих ледовых пустошей. Землю Врангеля вполне можно назвать Землей белых медведей».
В некотором роде остров Врангеля был землей вне времени – жизнь здесь шла точно так же, как и многие тысячи лет назад. Поскольку во время ледниковых периодов остров никогда полностью не покрывался льдами и никогда не скрывался под водой во время потеплений, почвы и растения его долин были последними очагами уникальной для планеты непотревоженной плейстоценовой тундры.
Когда фараоны строили пирамиды, по острову Врангеля ходили слоны – именно здесь жили последние мохнатые мамонты. Карликовые виды мамонтов обитали здесь до 1700 года до нашей эры, более чем на шесть тысяч лет пережив популяцию мамонтов во всех других уголках планеты. Их огромные изогнутые бивни можно было найти где угодно – на каменистых пляжах, в долинах и по берегам ручьев.
Но отряд Хупера не смог задержаться на острове и обнаружить эти окаменелые артефакты другой эпохи. Остров был слишком велик, чтобы обследовать его за один день и даже за неделю. К своему великому неудовольствию, Хупер понял, что пора уплывать. Лед снова двигался, угрожая «Корвину». Он сделал несколько выстрелов, чтобы созвать всех разошедшихся по острову моряков, и они снова сели на катер. На корабль они возвращались в прекрасном настроении – им удалось открыть новую землю и объявить ее американским владением. «Точно неизвестно, как велика новая территория, – писал Мьюр, – и вряд ли это будет установлено в течение ближайшего века, если, конечно, не произойдет серьезных изменений полярного климата».
Хупер решил больше не искать «Жаннетту». Он развернул «Корвин» и пошел сквозь Берингов пролив в сторону Сан-Франциско. Он даже не догадывался, что, если бы он еще несколько недель продолжил двигаться на запад, проплывая сквозь льды у сибирского побережья, рано или поздно их с Делонгом пути вполне могли бы пересечься.
Глава 30
Вторая земля обетованная
Примерно в тысяче миль к северо-западу от острова Врангеля капитан Делонг с командой залечивали раны в промокших насквозь палатках, установленных на быстро тающих льдинах Восточно-Сибирского моря. Было 4 июля – прошло ровно 22 дня с момента гибели «Жаннетты» и 16 с начала их ледового марша.
Моряки пытались не вешать носа в день рождения родины. Над палатками развевались американские флаги. Из заначки достали бутылку бренди. Лаутербах играл на губной гармошке, и ему вторили собаки, лежавшие под перевернутыми вельботами. Но невозможно было скрыть, что боевой дух к этому времени уже оказался подорван. Радостная горячка первых недель и чувство локтя давно испарились. Удалые песни стихли.
Люди устали. Их меховые одежды пестрели заплатами, губы потрескались, лица опухли, руки покрылись болячками и струпьями. Все страдали от снежной слепоты, грибковых инфекций и желудочно-кишечных расстройств. Они все превратились в ходячие раны, неустанно шагающие по льду. Все кости ныли, все мышцы пульсировали, все вздохи отдавались болью.
Доктор Эмблер не успевал вести учет всех растяжений, судорог, ушибов и мышечных спазмов. У него кончались обезболивающие препараты. У некоторых моряков развивались мелкие моторные тики в руках и ногах, а также язвы от обморожения. Глаз Даненхауэра снова воспалился, и Эмбер счел это особенно тревожным. Чипп так мучился от своего вероятного отравления свинцом, что стоял одной ногой в могиле. Ноги Хайнриха Каака покрылись ужасными кровавыми мозолями. Гнойная рана на ноге у Алексея никак не заживала, хотя Эмблер исправно смазывал ее раствором коллодия и накладывал чистые повязки. Эрихсен ночами не спал от сильной зубной боли, а Лаутербаха мучили такие сильные спазмы, что, по словам Делонга, казалось, будто им «в любую минуту придется устраивать похороны».
Одни страдали от частых судорог. Другие словно постепенно сходили с ума. Их постоянными спутниками были голод и жажда. Палатки протекали. Меха воняли. Сапоги размякли и при каждом шаге плевались холодной морской водой. В их ежедневном труде чувствовался новый подтон отчаяния. Вся их миссия – достичь открытой воды – с каждым днем казалась все более сомнительной, поскольку три деревянные лодки, которые они тащили за собой, были уже так сильно побиты (и стали, по словам Даненхауэра, «дырявыми, как решето»), что неизвестно было, поплывут ли они вообще, когда их удастся спустить на воду.
Собаки тем временем так изголодались, что принялись жевать свою кожаную упряжь. Они пришли в такое возбуждение, что стали практически бесполезны. «Они постоянно запутывались и завязывали поводья в узлы, – писал доктор Эмблер, – тем самым испытывая всеобщее терпение и вызывая нескончаемые потоки брани». Правда была в том, что собаки медленно умирали с голоду. «У каждого был любимый пес, с которым он делился пайком, – писал Даненхауэр, – но этого было мало». Самых слабых и голодных псов начали мучить эпилептические припадки. Собаки умирали одна за другой, вынуждая людей тащить все больше и больше груза.
Но многие моряки уже не справлялись с нагрузкой. Некоторые не могли ходить. Другие не могли даже стоять. Их Делонг называл «беспомощными». Мелвилл свидетельствовал, что их лагерь представлял собой «печальное зрелище» и по сути был «грудой тряпья, мешков и старых, побитых лодок».
