Тем временем глаз лейтенанта Даненхауэра воспалялся все чаще, особенно в солнечные дни. Хотя он носил повязку на левом глазу, а правый прикрывал снежными очками, его состояние лишь ухудшалось. Из больного глаза выделялось обильное количество слизи, и выглядел он, по словам Эмблера, «пугающе» – воспаление охватывало все большую область. Доктор лечил его йодом и хинином и ежедневно записывал свои наблюдения: «воспаленный», «мутный и налитый кровью», «красный и налитый кровью», «проступили сосуды». Эмблер боялся, что ему придется провести Даненхауэру операцию по удалению глаза. У него не было ни подходящих инструментов, ни анестетика. Морякам пришлось бы держать Даненхауэра по рукам и ногам, пока Эмблер будет рашпилем удалять ему глаз, а притупить боль можно будет разве что небольшим глотком спиртного.
Как ни странно, Даненхауэр по-прежнему отрицал, что глаз доставляет ему серьезные неудобства, и настаивал, чтобы его назначили ответственным за одну из трех лодок. Хотя он был приписан к вельботу Мелвилла, он был старше Мелвилла по рангу, окончил Военно-морскую академию и служил штурманом, и теперь ему казалось, что его знаниями и опытом пренебрегают. Но Делонг ясно обозначил свою позицию в отношении Даненхауэра: пока доктор Эмблер не вычеркнет его из списка больных, Даненхауэру не позволят руководить другими людьми и своими действиями ставить их под угрозу.
Штурман негодовал. Он строил теории заговора. Он угрожал расправой и твердил, что по возвращении домой прибегнет к семейным связям и добьется принудительной отставки Делонга. Эмблер внимательно наблюдал за Даненхауэром и начинал подозревать, что его поведение граничит с помешательством. Доктор написал, что в «исключительной голове Даненхауэра родилась идея, что с ним обращаются несправедливо и что вокруг него плетут интриги, чтобы лишить его неотъемлемых прав. Он без конца досаждает нам требованиями вернуть его на службу. Я считаю, что человек в его состоянии… ни при каких обстоятельствах не может быть назначен ответственным за лодку и отряд людей».
Но Даненхауэра было не остановить. Он снова и снова приходил к Делонгу, требуя отдать ему вельбот Мелвилла. «Вы на больничном, сэр, – однажды ответил ему Делонг. – Вы не годитесь на должность командующего. Вы ничего не видите».
Даненхауэр категорически отрицал свою слепоту. «Я в состоянии выполнять свои обязанности».
«Я не могу позволить вам подвергнуть опасности жизнь других людей», – сказал Делонг, добавляя, что постоянные жалобы штурмана «не подобают офицеру».
«Мне считать это выговором?» – спросил Даненхауэр.
«Можете считать это чем угодно», – рявкнул Делонг и выпроводил штурмана из палатки.
20 августа, через четырнадцать дней после отплытия с острова Беннетта, моряки Делонга разбили лагерь на крупной льдине. Всю ночь они шли вперед и теперь пребывали в отличном настроении, поскольку на юге видели одну лишь открытую воду. Казалось, они наконец дошли до кромки скелетного льда и достигли открытого моря. Более того, утром Джордж Бойд крикнул Делонгу, что заметил на юго-западе землю.
Как всегда консервативный, Делонг поднес к глазам бинокль и сам изучил призрачный силуэт и хмыкнул, сказав, что у него «есть сомнения». Но к двум пополудни земля «показалась отчетливее». Изучив карты Петермана, Делонг снова почувствовал прилив оптимизма. По его словам, «сомнений быть не могло – это был остров Новая Сибирь». До него оставалось около двадцати миль. Новая Сибирь была невысоким, но довольно крупным островом – ее площадь составляла около четырех тысяч квадратных миль. Согласно комментариям Петермана, она была необитаема, но время от времени ее посещали охотники за окаменелостями, которых русские правители отправляли сюда за бивнями мамонтов.
Делонг обрадовался при мысли, что они наконец-то добрались до границ известного мира. Впервые с того момента, как двумя годами ранее их отнесло в сторону от острова Геральд, Делонг увидел перед собой землю, которая была нанесена на карту.
Предвкушая первое плавание по открытому морю, моряки большую часть дня и ночи залатывали обшивку, чинили рангоут, перераспределяли поклажу, набивали трюмы снегом и выбрасывали последние ненужные вещи. Тем вечером в своей палатке Делонг написал: «Надеюсь, завтра будет хорошая погода и с божьей помощью мы пустимся в плавание».
Но следующим утром Делонг вышел из палатки и не поверил своим глазам: к югу от них все было затянуто льдом. Ночью поднялся сильный ветер, который сдвинул ледовые поля с севера в сторону Новой Сибири. Путь к острову был заблокирован. Не было ни трещин, ни протоков – один сплошной лед. «Вокруг нас столько льда, – написал Делонг, – что кажется, будто мы вообще никогда и не плыли». Мелвилл не смог скрыть удивления: «Нет ни намека на воду. Ветер сдвинул льдины вместе, и теперь кажется, что нам никогда не выбраться из этих пустошей».
Делонг отправил нескольких моряков проверить состояние льда. Новости были неутешительными: со всех сторон от них вздымались заснеженные торосы. Не было возможности обойти их ни на лодках, ни на санях. К тому же у Делонга уже не было ни самих саней, чтобы тащить лодки, ни собак – за исключением Лодыря, – которых можно было в них запрячь.
Он поверить не мог такой неудаче. Несколько часов назад путь был свободен, но теперь люди Делонга застряли здесь, снова став узниками льда. Ему ничего не оставалось, кроме как ждать и надеяться на очередную перемену ветра. Мелвилл писал: «Нам оставалось лишь ждать благоприятных перемен… поэтому мы так и поступили, уже привыкшие видеть лучшее во всех неприятностях». Доктор Эмблер начал подозревать наличие заговора. «Судьба, – писал он, – словно бы настроена против нас».
Целый день – а затем и два, и три дня – они оставались в ловушке на льду.
Целый день – а затем и два, и три дня – они оставались в ловушке на льду. Бездействие претило Делонгу. Они теряли драгоценное время и тратили не менее драгоценные ресурсы – и он совершенно ничего не мог с этим поделать. За тремя днями последовала неделя, но они по-прежнему не сдвинулись ни на миллиметр. В дневнике Делонга видно, как от страницы к странице нарастала его тревога. «Еще один потерянный день… День прошел зря… Прошел еще один никчемный день… Семь дней совершенно потеряны… Ничего не меняется. Лишенные мужества и сил, мы продолжаем потреблять продукты, не работая».
Хотя Делонг наполовину урезал пайки, их запасы таяли с ужасающей скоростью. У них было много пеммикана – около тысячи четырехсот фунтов, – но всего остального не хватало. Кончился сахар. Кончились галеты. Кончился лаймовый сок. Они съели почти весь говяжий экстракт. Сварили последний кофе. Сожгли все куски разломанных саней. «Наше положение хуже, чем когда-либо, – написал Мелвилл. – Наше выживание теперь зависит исключительно от запасов еды».
У них закончился и табак – и по нему они скучали особенно. У нескольких моряков остались заначки, но большую часть табака уже скурили. Вместо него многие стали курить смесь чайных листьев и кофейной гущи, которая ужасно едко воняла, но немного притупляла их тягу к табаку. Кроме того, она давала им хоть какое-то занятие, позволяя отвлечься от тяжелого труда и скоротать время.
