Что ответил на это Гансик, Гретхен уже не уловила, потому что в коридоре появился сторож. Громко насвистывая бодрую мелодию, он со страшным грохотом катил перед собой двухколесную тележку с мусорным бачком. Сторож притормозил возле класса Гансика и, оставив тележку перед входом, отправился внутрь собирать мусор.
– Эй, Закмайер! – пробасил он, заходя в класс. – Тебя сестра ждет!
Гансик тут же высунулся из дверей.
– Давно ждешь? – с тревогой спросил он Гретхен.
– Не, только подошла, – соврала та.
Гансик облегченно вздохнул.
По дороге домой Гретхен все хотела спросить брата, куда это они с Фройденталером сегодня собрались и почему он что ни день разъезжает на автобусе 10а, но не решилась, сочтя, что подобные расспросы будут выглядеть все-таки бестактно и неделикатно. Может, у него действительно подружка завелась. Но это предположение Гретхен сама же и отмела, во-первых, потому что оно никак не вязалось с загадочными словами Фройденталера об «информации о выходных», а во-вторых, достаточно было взглянуть на Гансика, чтобы понять: у такого подружки быть не может! Тринадцатилетние мальчики, пользующиеся успехом у девочек, выглядят совсем иначе!
Размышляя об этом, Гретхен исподволь разглядывала Гансика. Неутешительные наблюдения повергли ее в уныние, и ей стало жалко брата. Конечно, он всегда был толстым, но раньше он выглядел таким здоровым, налитым толстячком, у которого жир равномерно распределялся по телу. Теперь же он стал каким-то дряблым, у него появились двойной подбородок и отвислый живот. Даже уши стали толстыми. И если приходилось пройти чуть больше обычного, он уже начинал пыхтеть и задыхаться. А если идти нужно было совсем долго, то он стирал себе ляжки в кровь – за последний год они у него стали такими толстыми, что при каждом шаге терлись друг о дружку. И куда подевались его чудесные пронзительно-голубые глаза с длиннющими черными ресницами? Между нависшим лбом и одутловатыми щеками их было просто не увидеть!
К такому мальчику, считала Гретхен, нужен особый, нежный подход, и назойливые вопросы в данном случае, решила она, будут совершенно неуместны.
Они шли домой, обмениваясь короткими односложными репликами. Гретхен было холодно. А Гансику хоть бы что: пальто нараспашку, шарф в кармане. Он даже, кажется, немного вспотел.
– Куда ты так несешься! – проговорил Гансик, отдуваясь.
– Пардон, – Гретхен постаралась совсем сбавить темп.
– У меня на ногах четыре мозоли! – сообщил Гансик.
Гретхен сделала вид, что поверила. Она понимала, что Гансику, с его-то характером, едва ли хочется признаваться в своей слабости и что для него, наверное, даже скорость в четыре километра в час уже перебор. Не понимала она только одного: зачем придумывать такие дурацкие отговорки? А что, если она захочет дома посмотреть на его несчастные мозоли? Что тогда? Скажет, что за две минуты все зажило? Растворилось?
Почти у самого дома они столкнулись с Сибиллой. Та стояла возле витрины парфюмерного магазина и с восхищением разглядывала разные розовые коробочки, флакончики, тюбики и прочую красоту.
– Привет, старушка! – поприветствовала ее Гретхен и слегка хлопнула по плечу.
Сибилла от неожиданности испуганно вздрогнула.
– Я думала, ты прямо помираешь от гриппа и борешься с грудным кашлем, сопровождаемым приступами удушья! – с хитрой усмешкой проговорила Гретхен.
Сибилла скорчила гримасу.
– Официально – борюсь не покладая рук! – ответила она. – Пришлось отмазываться от зачета по физике. Толком не подготовилась и точно схватила бы пару! А мама сказала, что пропускать один день – подозрительно. Нужно хотя бы еще пятницу с субботой прихватить!
Гретхен понимающе кивнула.
– Но в понедельник я уже появлюсь! – сказала Сибилла. – Хотя, признаться, без школы я не скучаю!
Потом Сибилла спросила, не пропустила ли она чего интересненького. Гретхен успокоила легкомысленную прогульщицу: ничего выдающегося за время ее отсутствия не произошло.
– Вот тупая курица! – пробурчал Гансик, когда они попрощались с Сибиллой. – Из-за какого-то зачета пропускать школу!
– А что в этом такого? – рассмеялась Гретхен. – Подумаешь! Обычное дело.
– И мамаша тоже хороша! Покрывает такое безобразие! – в голосе Гансика слышалось искреннее возмущение.
– Ты что, сдурел? – Гретхен не могла скрыть удивления. – Ты, что ли, никогда не оставался дома, когда дело пахло керосином?
– Я?! Никогда! – отрезал Гансик.
– Но Гансик… – Гретхен снова рассмеялась и собралась уже напомнить брату о многочисленных записках от родителей с просьбой разрешить учащемуся Закмайеру ввиду болезни остаться дома, но Гансик на это только тряс головой и сердито твердил:
– Ничего подобного не было! Чистое вранье!
Встретив такое сопротивление, Гретхен решила оставить эту тему.
Папа, в красном фартуке и с засученными рукавами, уже встречал их на лестнице, стоя в открытых дверях. Наверное, пыхтение Гансика слышно было даже в кухне.
– Обед готов! – провозгласил он бодрым голосом и обнял дочь.
Он прижал ее к своему отеческому сердцу с такой силой, что Гретхен чуть не задохнулась. Она замерла, уткнувшись носом папе в мягкую грудь, от которой вкусно пахло гуляшом.
– Умираю от голода! – сообщил Гансик.
Папа высвободил Гретхен из своих объятий и помчался в кухню.
– Я лучший в мире специалист по разморозке! – прокричал он оттуда. – Сегодня у нас суп из спаржи, гуляш с макаронами, а на десерт – сладкие клецки с начинкой!
«Боже милостивый, дай мне силы переварить столько калорий!» – подумала Гретхен. С тех пор как они с мамой переселились к Мари-Луизе и похудели, Гретхен с трудом справлялась с традиционным закмайеровским меню. Но обижать «лучшего в мире специалиста по разморозке» ей не хотелось, и она, собравшись с духом, приступила к еде.
Папа с наслаждением уплетал за обе щеки, его пышные усы ритмично подрагивали в такт жевательным движениям и постепенно обрастали разными мелкими крошками: спаржи, лука, морковки, мяса. А положив на себе на тарелку клецку и посыпав ее маком с сахарной пудрой, он и вовсе пришел в состояние неописуемого восторга, о чем свидетельствовали слетавшие с его уст тихие охи и ахи, какие можно услышать, например, от человека, пораженного красотой невероятно романтического заката. Но тут взгляд папы упал на стоявшее посередине стола блюдо.
– Все, конечно, хорошо, сынок, – сказал он, – но все же нельзя быть таким обжорой!
– Да это у меня всего-навсего вторая клецка! – прочавкал Гансик.
– Не вторая, а четвертая! – поправил папа строгим голосом.
– Ничего подобного! Вторая! Клянусь! – твердил свое Гансик, давясь клецкой.
– Всего было шесть штук! – не отступал папа. – Одну взял я, одну – Гретхен, а куда остальные подевались? Ты слопал! Больше некому!
