В очередном письме глаза выловили строчку «на основе истории прошлых взаимоотношений с компанией…» Я выпила ещё воды и попыталась вспомнить историю не компании, а свою. Ничего не вспомнилось, кроме соседа Ильи Федоровича, говорящего мне, тринадцатилетней, что «У тебя, девочка, проститутские глаза. На мужчин смотри поскромнее, а то ишь, дитё и шлюха». И тётя, когда однажды приехала из Франции с мужем, вертлявым, смуглым, моложавым дядькой, который всё подмигивал мне, почти так же сказала, отведя в сторонку. Может, оттуда всё идёт?
Кто знает… Кажется, мне ещё прорабатывать-не-перепрорабатывать массы собственных комплексов и тараканов.
Часы показывали пять-тридцать, и я начала складывать в сумку бумажные платочки и блокнот с ручкой для китайского. Телефон снова звякнул сообщением. Сердце подпрыгнуло – Андрюша!
«Что за сказку вы рассказывали Марусе? Капризничает, ничего не хочет, требует «Катину про Колобка» Поделитесь?»
Боже, современному ребёнку подавай про ипотеку! Я и не помню точно, что я там вещала, птица-говорун… Но я почти бегом вышла из офиса и позвонила. Андрей сразу же взял трубку. Голос был уставший:
– Алло.
– Андрей Викторович, это Катя, – сказала я, волнуясь и щурясь от весеннего, перекатывающегося к закату солнца.
– Как хорошо! – выдохнул он. – Температура у Маруськи опять подскочила. Плачет и плачет, спрашиваю, что хочет, даже воды не влить. Только «Катину сказку» подавай.
– Я расскажу! – воскликнула я. – Сейчас расскажу! Всё, что помню…
В трубке булькнул странный звук.
– Ой, простите, – выдавил Андрей. – Её опять тошнит. Я перезвоню.
И раздались короткие губки. Я посмотрела на солнце, на бело-жёлтое здание «Жирафа» и приняла решение. Китайский подождёт. И весь мир тоже. Я перебежала через дорогу, зашла в аптеку.
– Детский циклоферон есть?
– Да.
Я всегда им спасаюсь от гриппа, потому что больничный для меня не предусматривается. «Жираф» живёт по японской схеме: сморкайся на работе в тряпочку, но сиди и трудись. Потому что наша белая часть зарплаты, из которой и выплачивается больничный, приравнивает нас к нянечкам и санитаркам на полставки с тощей потребительской корзиной и правом на подаяние. Поэтому я только однажды была на больничном. Три года назад. И то чуть не уволили.
Затем я забежала в супермаркет и с «неприкосновенной» суммы на карточке купила свежей малины и малинового варенья в придачу – бабушка всегда меня так лечила.
Через пятнадцать минут я проскользнула мимо консьержки элитного дома, сказав почти уверенно, что я к Андрею Викторовичу Гринальди, в сто вторую. Сердце моё билось, как бешеное, пока я поднималась на лифте. А когда подошла к двери и поднесла руку к звонку, оно загрохотало, словно почва перед финальным толчком землетрясения. Я отдёрнула руку. Замерла. Услышала через дверь детский плач и рассердилась на себя: пусть думает, что хочет!
Дверь открылась. На пороге стоял измотанный с виду Андрей в мятой футболке и спортивных штанах. Бледная, заплаканная малышка припала к его груди, будто в изнеможении. Её нижняя губка дрожала, а ручка тёрла глазки. Выглядели папа и дочурка совсем не парадно. Милые мои, бедные!
– А я варенье принесла, – произнесла я с улыбкой, делая вид, что лишь меня они и ждали: – Малиновое. И сказку!
Моё сердце распахнулось и впустило их мигом в грудь, в душу, в меня, словно форточка – утренний свет. И я поняла, что уже люблю их! Обоих! Так сильно люблю, что сердцу не страшно разорваться!
Глава 25
Я шизанутый на всю голову отец. Когда Маруська болеет не стандартными простудами, а вот так, как сегодня, с не спадающей температурой, с тошнотой и головной болью, когда она не скачет по мне, по полу, по кроватям, не придумывает на ходу сказки, не разбрасывает игрушки и не клянчит всеми правдами и неправдами мультики и «кафетку», я начинаю паниковать. Мне кажется, что я плохой отец: не доследил, не доделал и вообще болван. Я сомневаюсь в профессионализме врача, будь он хоть сам академик-разакадемик, звоню ежечасно маме в Сочи за советами и готов вывернуться наизнанку, лишь бы Маруся выздоровела.
Сегодня с утра, как только папа разорался по скайпу на меня при дочке и велел явиться на разборки в офис, Маруська сразу поникла, стала вялой и не доела любимый творожок. Я думал: не выспалась. Сам-то был варёный – часов до трёх ночи за компом просидел, проводя аналитику и лавируя между планами и бюджетами, чтобы утром предку на откуп представить. А она пару раз просыпалась, приходила ко мне, неизменно таща за лапу своего Басю-Кабасю и звала «спаточки» вместе. Видимо, уже заболевала.
Вообще не надо быть супер-аналитиком и Оксфорд заканчивать, чтобы заметить: как ругань и склоки в доме, так ребёнок болеет. Чем я напряжённей, тем Маруська капризней. Закономерность налицо. Когда Лана перестала орать по утрам и вечерам, потому как я её выставил, мы с Марусей мигом нашли общий язык, здоровье и гармонию. Даже дерматит куда делся… В Москве мы жили хорошо. Несмотря на садик, я про грипп и не вспоминал. Но теперь, когда я вернулся в Ростов и стал работать с отцом, который мотает мне нервы по поводу и без, у нас уже третье ОРВИ за три месяца. Хоть из города беги.
* * *
– Температуру около тридцати восьми сбивать не нужно, – заявила Нина Анатольевна, педиатр в круглых очках и с лицом врача со стажем, мне её Надя присоветовала, как только мы переехали.
– Но она плохо себя чувствует, – нахмурился я. – На головку жалуется.
– Высокой считается температура больше 39°С при измерении под мышкой. При более низких значениях искусственное снижение температуры может оказать вредное воздействие на организм, – как пописанному, возразила врач. – Лёгкая одежда, обильное питьё, прохлада в комнате – лучшие средства в таком случае.
– Она от еды отказывается, – поджал губы я.
Хотелось, чтобы раз уж вызвал врача и за такие деньги, доче сразу бы лучше стало, а тут: питьё-не питьё, чёрт знает что!
– Не заставляйте. Организм борется, значит, ему сейчас не нужно есть. Нежелательно давать сладкое, молоко и жирное. Главное – обильное питьё. Если что, звоните.
– Угу.
Я проводил докторшу и остался один с Маруськой. Сначала поглядывал в почту на запросы, а потом закрыл крышку ноутбука и послал всех к чёрту. Маруська лежать без меня не хотела, только отойду, сразу в плач:
– Ма-па, ма-па… на ру-учки-и…
И я ходил с ней по комнатам, поил с ложечки и напевал всякую белиберду. А остальное к чёрту! Вот у меня главный бюджет, продажи и смысл жизни – на руках. Канючит и мается. Горит вся. Я с ума сойду!
Честно говоря, когда позвонил отец и вместо того, чтобы спросить, как внучка, начал снова втирать про ретро-бонусы, меня переклинило. Сдержался только из-за дочери, сказал:
