Улыбнулась, чуть склонив голову. Локон упал ей на глаза, она убрала его, и свет от лампы пропитал её пушистые волосы. Катя стала ослепительно красивой и загадочной. А я почувствовал то, что ни начальнику, ни мужчине вообще чувствовать не полагается – робость. Перед ней. И вместе с тем парадоксальное желание прикоснуться, ощутить кончиками пальцев нежность её открытых рук, шеи, убрать волосы назад, чтобы не падали тени сумерек на утончённое лицо.
– Зелёный или чёрный? – спросил я вместо этого чуть подхриповато.
– Зелёный. Говорят, он полезнее.
Она сейчас уйдёт, а я этого не хочу, – понял я. – Я хочу, чтобы она продолжала играть пальцами с салфеткой, вот так склоняла голову и так же нежно пахла чем-то цветочным.
– Так и думал, что вы за здоровый образ жизни, – каким-то не своим голосом произнёс я.
Она улыбнулась. Кажется, я тоже. Налил чаю в самую красивую чашку. Из фарфорового набора, что мне мама подарила на новоселье.
– Посмотрите на свет, – подал я ей чашку, – такая тонкая, что светится.
– И правда! Потрясающая работа! У нас дома хранился семейный фарфор, дореволюционный ещё, но не такой, – удивилась Катя.
Очень искренне, но не по-детски, а так, что у меня мурашки пробежали по коже от игры её губ, с потрясающей лёгкостью приоткрывающихся и закрывающихся снова. Словно в них таилась магия. Я чуть не потянулся к ней, но ухватил себя за последний хвост. Не хотелось бы, чтобы наша добрая фея была оскорблена…
– Как на работе? – спросил я, просто чтобы что-то сказать.
Усмехнулся про себя: хорош начальничек. Но сейчас и правда, было плевать, хоть взорвись этот Жираф со всеми продажами, ретро-бонусами и прочей лабудой.
Катя чуть напряглась, и я пожалел о вопросе. Но она снова улыбнулась после секундной паузы.
– Всё хорошо. Как обычно.
Я спохватился:
– Вот я даю! Погодите! – Засуетился, достал из буфетного шкафчика конфеты в вазе. – Шоколадные. Накрываю стеклянной крышкой, чтобы Маруська не подворовывала, – пояснил я, потом метнулся за халвой из холодильника, сметану к ней, вспомнил про коробку рахат-лукума и королевских фиников, их тоже выставил. Окинул взглядом барную стойку перед Катей – как-то скудно. Заволновался: – А может, чего посерьёзнее: сыра, бастурмы, копчёностей? Или пиццу заказать?! Или лучше суши?
Кажется, я веду себя, как идиот. Или как подросток. Что, собственно, одно и то же…
Но Катя благосклонно улыбнулась.
– Спасибо, этого более чем достаточно. Мне просто хотелось пить. А зачем сметана?
– Я ем халву со сметаной, – признался я. – И с хлебом. Папа говорит, что я – извращенец, и этого нельзя исключать.
Боже, что я несу?! Вдруг она, правда, подумает, что я с отклонениями?! Кретин!
Но Катя тихонько рассмеялась и попросила чайную ложку.
– Тоже хочу попробовать.
Она поднесла ложку со сметаной к губам, а я поймал себя на том, что пялюсь на них с открытым ртом. В котором всё пересохло. Глотнул чаю с размаху. Чёрт, нельзя же так сексуально есть! Или у меня тоже температура?
– А вкусно, – сказала она. – А что вы ещё едите не как все?
– Ненавижу английский завтрак. И традиционные фиш-&-чипс. В Великобритании они на каждом углу продаются, а я скучал по нашим блинам. И борщам. И обычной жареной картошке с чесноком, у меня мама очень вкусно готовит.
– И я жарю с чесночком. Но я редко готовлю.
– Не гречку? – хмыкнул я.
– Да. И спасибо вам за угощения. Это было… неожиданно, – приятно рассмеялась она, щекоча смехом мою кожу.
– Да пустяки. Почему не готовите? Не любите это дело?
– Мне некому, – пожала она плечами и немного погрустнела.
– А из меня повар так себе, но с супом я справлюсь. И даже с картофельным пюре.
– Ого! Здорово! – восхитилась она. – Никогда не встречала мужчин, умеющих готовить.
– А я ещё курицу могу пожарить. Ну, и барбекю, в смысле шашлык, конечно.
Чай как-то быстро кончился, я предложил ещё, но Катя отказалась.
– Спасибо, уже поздно. Мне пора…
Снова это «пора»! Как я ненавижу это слово! В детстве я просто прятал дедушкино пальто, чтобы не уходил. Может, и сейчас… Чёрт, о чём я думаю! У меня точно температура!
Напоенная светом и сладостью, она встала и пошла в прихожую. Я за ней, словно привязанный, с дрожью в руках и горячечными волнами в голове. Катя потянулась за плащом на вешалке, я снял его и не подал. Просто не смог.
– Что мне сделать, чтобы вы остались? – спросил я совсем хрипло.
Катя обернулась, вспыхнув глазами, и не выпалила ничего, чего можно было бы ожидать, а просто шепнула:
– Попросить.
– Тогда я прошу, – выдохнул я, проваливаясь в блеск её глаз.
И она сама потянулась к моим губам.
Глава 26
«Господи, пусть считает меня доступной, пусть… – путались в голове мои мысли при встрече наших взглядов, – лишь бы эта сказка, эта фантастическая иллюзия семейного тепла и его любви продлилась ещё немного!»
Какой же Андрей был красивый! И необычно домашний, и оттого беспредельно настоящий. Возможно, потому что за стенкой спала в детской Машенька – этот ласковый комочек счастья, позаимствованный мной на несколько мгновений. Всё было взаправду, но слишком хорошо, чтобы быть реальностью. Я это точно знала.
Но его глаза, его пальцы, его руки, лишь немного прикрытые рукавами футболки, всё это действовало на меня магически. Кажется, я уже плыла, полубезсознательная, как во сне по невидимым волнами между нами, ощущая приливами тепло и его стремление навстречу… Что-то толкнуло меня отставить изысканную фарфоровую чашку, встать и сказать на автомате:
– Поздно, мне пора.
За окном уже было темно. Ноги понесли меня сами, словно кто-то управлял мной извне, мой вечный, спрятанный в голове контролёр, заботящийся лишь об одном – об облико морале и непопранном достоинстве. А легкомысленная, мечтающая о любви женщина во мне умоляла остаться – дышать его воздухом, чувствовать одно с ним пространство… Ещё немножко, ещё чуть-чуть. Завтра будет день, и он будет иным, а сейчас…
Но я шла к дверям, словно запущенную во мне программу было не остановить. Я точно буду себя ненавидеть, если уйду. И, скорее всего, если останусь…
Но так хорошо рядом с ним!
Андрей пошёл меня провожать. Я надела туфли. Он встал совсем близко, прижав к себе мой плащ, и у меня сердце зашлось. Вдруг он спросил:
– Что мне сделать, чтобы вы остались?
И в глазах его не было ехидства, не было похоти, не было ничего такого, что могло бы меня испугать. Или мне просто так хотелось.
