– Ромашка, – кивнул я и коснулся лбом её лба. А потом отвалился на спину, совершенно счастливый.
Он притихла, затем повернулась на бок, её грудь всколыхнулась, палец провел по моему животу невидимую дорожку. Я снова её захотел, и теперь субординация была нарушена… А потом ещё и ещё. Словно мы были студентами, дорвавшимися, наконец, до свободного секса в кампусе.
Нежность сменялась страстью, романтика хохотом. Так и должно было быть. Так и есть.
И только одновременно зазвеневшие телефоны сообщили нам о том, что у реальности на нас есть свои планы. К примеру, обсуждение рекламной кампании, чтоб её!
– Куда ты пропал?! – пробасил отец в трубку.
– Пробки, – соврал я. – Еду.
– Пришлось задержаться, прости, Анечка, – эхом послышалась неловкая ложь рядом.
Звонки отбиты, и я кивнул моей Ромашке, запутавшейся в простынях:
– Если что, скажешь менеджеру, что Андрей Викторович в курсе.
– О да, – невинно проговорила Катя и провела рукой по внутренней части моего бедра и выше – до самого чувствительного места, – он дал мне срочное задание.
– Очень срочное, – хрипло прошептал я.
– Только не вздумай мне бонусы за него начислять, – рассмеялась Катя.
– А штрафы можно? – пробормотал я.
– Нет, – ответила она и заставила меня зажмуриться от удовольствия.
Мы никак не могли попасть в офис прямо сейчас. Город стоял в пробках. В одной большой-пребольшой пробке. И коли городская администрация никак не возьмётся за прокладку метро, надо же было ей как-то помочь…
* * *
Подбодрённые дождём и нетерпеливыми звонками, мы с Катей всё же выпали из подпространства и вернулись в реалии розничных и оптовых продаж, маркетинга и поставок.
– Совсем сдурел?!! – ласковым рёвом поприветствовал меня отец. – Какими ещё словами тебе говорить про Кутейкину?!
– Да никакими, – просиял я и уселся, беспечно листая презентацию рекламщиков.
Какие они молодцы всё-таки, выдумали такой чудесный бред! В душе всё пело. Отец был похож на доброго, но голодного медведя, которому просто Маша пирожков из корзинки не дала. Чёрт, как я не догадался его любимых с ливером притащить?! Ему Надя для здоровья запрещает, а я-то знаю, что за этот жареный пережиток советских буфетов он пойдёт даже на преступление. Наверное, поэтому в купленный пять лет назад дом во Франции семья старшего Гринальди никак не переберётся. Всё дело не в «Жирафе», а в советских пирожках! Разве ж объяснишь французу, готовящему рататуй и бланманже, что надо ливер заколбасить в тесто пожирнее и масла-масла побольше, не какого-то там оливкового, что вы, фу, какая гадость, а нашего донского, нерафинированного, с запахом подсолнечника.
– Мало других юбок?! – вскипел отец, стукнул кулаком по столу так, что мраморный лев мило подскочил. – Я говорю: оставь девочку в покое! Твои игры долгими не бывают! Она не для интрижек!!!
Я сощурился, удивлённый: так он за Катю переживает? И вдруг в голове вспыхнула догадка:
– Оу, папа, а ты не из-за своего друга о ней печёшься?
– Какого друга? – буркнул отец, но я по его виду понял, что это просто вопрос, выброшенный в воздух, как отвлекающая фальш-ракета.
– Который в Дубае погиб.
Отец сглотнул. Поджал губы и сел в директорское кресло. Прежде чем, он соврёт мне что-нибудь, я добавил:
– По какому-то случайному совпадению Катина мама погибла в той же авиакатастрофе.
– Тогда много людей погибло, – сухо ответил отец. – Гоша не единственный.
Я подался вперёд.
– А Катерина случаем не Георгиевна?
– Нет! – разозлился отец. – Валерьевна она! Надо вообще-то знать хотя бы имя-отчество своих сотрудников!
– Так в паспорте у неё по деду.
– Как по деду?! – опешил отец.
– Вот так.
Отец моргнул и уставился в стену. Внезапно замолчал, словно его выключили.
– Эй, – позвал я. – Па-ап.
Он ткнул на кнопку внутренней связи и распорядился:
– Чаю мне.
– И мне! – поторопился я.
Хотелось бы ещё к чаю сэндвичей, хотдогов, двух барашков на вертеле и чего-нибудь калорийного, но, учитывая, что отлучался я на обед и за три часа мог сожрать триста двадцать колоколен
[11], было как-то неловко говорить о еде. Я лучше потом в кабинет пиццу закажу. Три.
Не глядя на меня, отец открыл презентацию.
– Ладно, давай работать. Я хочу знать, что ты скажешь по поводу новой кампании и ролика для ТВ.
Всегда бы так. И мы занялись делом. Только про его друга и Катину мать я всё равно выспрошу, на майские подловлю – когда отец навеселе, много чего интересного можно узнать. К примеру, как они студентами пробрались на крышу универа и встречали рассвет с пивом и подружками. Или голышом купались ночью у городской набережной. Или разбили машину, убегая на ней от милиции после шашлыков на природе. Кстати, если мне не изменяет память, Гоша во всех этих приключениях был центральной фигурой. Я его даже немного помню, видел, когда мне было, как Маруське, три года. Весёлый такой, шумный дядька, кучерявый и смуглый, куда больше итальянец, чем мы. Хотя вроде грузин.
Всё, связанное с роликами на ТВ и радио, как и прочую самодеятельность, отец обожает, поэтому быстро переключился и перестал быть смурным. Мне иногда даже жаль, что у него из-за меня во ВГИК поступить не получилось. Я родился, шли девяностые, и нужно было выбирать – режиссировать фильмы или прыгать на гребень волны свободного бизнеса, чтобы семью кормить. Отец выбрал последнее. И удачно. За всё это я не могу его не уважать. Он, конечно, не поднялся, как когда-то Борис Абрамович Березовский с торговли шторами до Белого Дома, зато живёт и процветает в своей нише и слывёт честным человеком, что, скажу я вам, даже труднее.
Уходя, я сказал:
– Катерину, кстати, пытаются переманить.
– Кто? – нахмурился папа.
– Не абы кто. «Сибирская нефть и газ».
– Вот чёрт! Это надо решить.
– Уже решил, – ответил я. – Перебил зарплату больше того, что они предлагают. Ты ведь сам говорил, что она – ценный кадр. И ты прав, я изучил рынок труда. Полиглотов вообще днём с огнём не найдёшь. А мы расширяемся.
– Полиглотов… – вместо бури в ответ, эхом пробормотал отец и, снова погружаясь в сумрачный вид, кивнул. – Да… Хорошо, проведи это через кадры.
Я вышел и почесал в затылке. А где заламывание рук? Где вопли про бюджет и кризис? В конце концов, про то, что я дурак? Не успел я саблю достать, а она и не понадобилась. Странно. И если так, почему он сам зарплату Кате не поднимал? Чудны дела твои, Господи! Ну ничего, май скоро, я разберусь!
