Она посвятила браку пять стихотворений, которые свидетельствуют о любви такой силы, какой может только желать любая жена независимо от времени, в которое она живет. Этим чувствам посвящено стихотворение «Моему дорогому и любящему мужу»:
Две наши жизни прожиты в одной.
Бывал ли кто, как ты, любим женой?
Найдется ли счастливее жена?
Не ровня мне средь женщин ни одна.
В 1635 году семейство переезжает в Ипсвич, и Анна пишет «Письмо к ее мужу, отбывшему по долгу службы», в котором рассказывает о союзе духовном и телесном, который сильнее расстояния:
О мое сердце, жизнь, мой рай земной,
Моя отрада, хлеб насущный мой,
Две наши жизни мы в одну сплели,
Зачем я в Ипсвиче, а ты вдали?
‹…›
Твое с моим навеки сплочено.
Я здесь, ты там, но вместе мы одно
[167].
А в другом стихотворении, посвященном мужу, она изображает супругов как пару животных: двух оленей, двух горлиц, двух рыб, – которые «вместе щиплют листву», «гнездятся в одном доме» и «плывут в одной Реке». Такой образ любящей жены противоречит стереотипному представлению о женщине у пуритан, который был сформирован на основе пламенных проповедей, но не учитывал поэмы о супружеской любви.
Безусловно, поэзия не была распространенным увлечением у англичанок и американок XVII века. Больше половины пуританок не умели ни читать, ни писать
[168]. И многие колонисты были согласны с первым губернатором колонии Массачусетского залива Джоном Уинтропом, который заявлял, что женщинам не следует «лезть в дела, которые решают мужчины, чей рассудок сильнее». Эта фраза была брошена в адрес Анны Хопкинс: жена губернатора Коннектикута Эдварда Хопкинса страдала психическим расстройством, как уверял Уинтроп, вследствие того, что слишком много читала и писала. В своем диагнозе он опирался на старые представления о том, чем подобало заниматься женщине: «Ибо если бы она занималась домашними делами и всем, что подобает женщине ‹…› ее рассудок не помрачился бы, и она употребила бы его на богоугодные дела»
[169].
Анне Брэдстрит были хорошо знакомы такие предрассудки. В стихотворении «Пролог» она смотрит на себя глазами своих недоброжелателей: «Я не мила злословным языкам: / Держу в руках перо, а не иглу». Затем, признавая мужское превосходство, она просит, чтобы женщины удостаивались хотя бы небольшого признания своего поэтического дара, продукт которого она называет «грубой работой» в сравнении с «ослепляющим золотом» мужского творчества. Нетрудно понять, почему Анна Брэдстрит хотела защитить себя от пуританского сообщества, в котором изящная словесность считалась исключительно мужским занятием.
Многие пуританские традиции подчеркивали разницу между полами. Мужчины и женщины входили в церковь через разные двери и рассаживались согласно полу и статусу: мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, слуги со слугами и дети с детьми
[170]. Самые высокопоставленные мужчины сидели в самом переднем ряду. Только мужчины могли публично выступать с речами.
Большинство пуританок соглашались посещать церковную службу, не привлекая к себе внимания. Их главной заботой было добраться до церкви. Каждую неделю они преодолевали две, три или даже пять миль, чтобы попасть к церковь, что было непросто для молодых матерей, не говоря уже о больных и пожилых прихожанках. Возможно, переезд в Ипсвич семей Брэдстрит и Дадли был связан с тем, что им приходилось ездить из Кембриджа в Бостон на службу. Болезненной, обремененной детьми Анне Брэдстрит далеко не всегда было под силу переправиться через реку Чарльз и потратить целый день на посещение церкви.
На протяжении XVII и XVIII веков пуритане постоянно требовали от власть имущих строить новые церкви, объясняя это тем, что их женам и детям нужен приход ближе к дому. Женщины тоже использовали все доступные им рычаги влияния. Ханна Гэллоп писала своему дяде Джону Уинтропу-младшему (сыну первого губернатора Массачусетса, который позднее стал губернатором Манчестера) с просьбой поддержать строительство церкви в городе Мистик, Коннектикут, поскольку матерям, «у коих малые грудные дети», приходится пускаться в дальний путь, и они «чрезвычайно измотаны и изнурены, а многие не отваживаются на путешествие зимой»
[171].
В 1645 или 1646 году Брэдстриты оставляют Ипсвич и вновь переезжают, чтобы окончательно обосноваться в Андовере, где они надеются основать новую коммуну. Согласно городским документам, земельный участок Саймона Брэдстрита насчитывает двадцать акров. Анне вновь приходится собирать в дорогу и затем распаковывать семейные пожитки, налаживать хозяйство в тяжелых условиях, на границе с лесом, кишащим волками и лисицами, и упорядочивать жизнь своих детей и прислуги. Ее старший сын, Сэмюэл, готовился поступать в Гарвардский колледж, а ее младший сын, Саймон, был отправлен в гимназию в Ипсвиче. В Андовере Анна родила еще троих детей и продолжила литературную работу, которая занимала столь важное место в ее жизни
[172]. Здесь Саймону Брэдстриту удалось построить процветающую лесопилку и стать влиятельной фигурой, востребованной по всей Новой Англии. Брэдстриты добились процветания в Андовере, который и в XX веке не утратил еще своего сельского очарования.
Священником в их приходе был Джон Вудбридж, он был женат на сестре Анны Мерси. В 1647 году Вудбриджи отправляются в Великобританию и берут с собой рукопись Анны, которая, к вящему удивлению поэтессы, будет опубликована в Лондоне в 1650 году под названием «Десятая муза». В предисловии к двухсотстраничной книге Джон Вудбридж описывает Анну как «женщину, которую высоко ценят и чтут на родине благодаря ее доброте, титулованным родственникам, добродетельным речам, почтительному обхождению и прилежанию во всем, что она делает, включая заботу о семье». К этому портрету без изъяна, который изображал благодетельную, преданную своей семье и своему сообществу женщину из хорошей семьи, он добавлял, что «эти сочинения – небрежный плод работы в те часы, которые она отнимала у сна или отдыха»
[173]. Он ни в коем случае не хотел изобразить ее литературные занятия как дело, которое она воспринимала серьезно и ради которого пренебрегала домашними обязанностями. Чтобы продемонстрировать, что женские занятия литературой воспринимались в штыки, обратимся к мнению лондонца Томаса Паркера, который в 1650 году опубликовал открытое письмо к своей сестре. В этом письме он прямо заявлял, что «издание книги, вопреки тому, что пристало твоему полу, неприлично»
[174].
