Элизабет и ее грудной ребенок провели в тюрьме девять месяцев. Каждую ночь она спускалась во двор и стирала в корыте пеленки, а затем сушила их между матрасами. Надзиратели и правительственные агенты убеждали ее выйти замуж за другого депутата и избавиться от «позорной фамилии», но она сопротивлялась этим попыткам. Наоборот, она держалась за фамилию мужа и, выйдя наконец из тюрьмы, сохранила ее до конца своих дней. Воспоминания о годе замужества помогли ей пережить шестьдесят пять лет вдовства. Все это время она продолжала верить в покойного мужа и в революционные идеалы, за которые он погиб.
Истории мадам Ролан и мадам Леба показывают, как сильно женщины-республиканки могли быть вовлечены в общественную жизнь своих мужей и как строго наказывались за их политическую активность. Жизнь была еще более сурова к аристократкам, которые часто отправлялись в тюрьму или на гильотину из‐за своего благородного происхождения. Ситуация для жен из знатных родов могла очень сильно разниться и зависела от многих факторов: региона, отношений ее семьи с местным сообществом (которое могло защитить ее, а могло и нет), присутствия или отсутствия супруга. Если муж эмигрировал, чтобы присоединиться к контрреволюционным силам или просто спасти свою жизнь, а жена оставалась приглядывать за семьей и имуществом, ее положение становилось весьма рискованным. Ее могли бросить в тюрьму из‐за аристократического статуса или из‐за подозрений в нелегальных контактах с находящимся за границей мужем.
Наглядной иллюстрацией всех этих проблем служит история Мари-Виктуар де Ламбийи, графини Ла Вийруйе. Эта маленькая бретонская женщина двадцати шести лет, ростом в 142 сантиметра, была в октябре 1793 года заключена под стражу на том основании, что была «из знати, жена и сестра эмигранта»
[248]. К тому моменту она уже двадцать месяцев не видела мужа, который покинул Францию, чтобы присоединиться к борцам с Революцией из Германии. Прежде чем оставить свою жену, муж дал ей право распоряжаться всей семейной собственностью. По закону она также отвечала за троих маленьких детей, один из которых родился через шесть недель после того, как муж уехал.
До заточения мадам де Ла Вийруйе жила с детьми у престарелой тетки, но стоило Робеспьеру 2 июня 1793 года объявить всех жен, отцов, матерей, детей, братьев и сестер эмигрантов «подозрительными», ее арестовали и посадили под замок.
От других заключенных мадам де Ла Вийруйе отличало то, что она отказалась молчаливо пережидать годы Революции. Сидя в холодной, сырой, неотапливаемой камере, она рассылала сотни писем чиновникам местного и национального масштаба, выступая против своего заключения и тех условий, в которых содержались заключенные. В октябре 1794 года, через год после того, как ее взяли под стражу, Ла Вийруйе написала предельно взвешенное письмо с подробным опровержением всех оснований для ее ареста. По поводу высокого происхождения она писала: «Никто не может быть в ответе за то, чего не выбирал». А по поводу эмиграции мужа: «С июля 1792 года я не получала весточки от мужа ‹…› и у меня есть все основания полагать, что его больше нет в живых».
Самое интересное в ее аргументации – протест против того, что жену можно судить за действия ее мужа. Она писала: «Пускай даже он эмигрант – неужели можно меня винить за поступки, которые он совершил, и решения, которые он принял? Повсеместно считается, что муж – глава семьи и несет за нее всю ответственность; следовательно, никто не может вменять жене в вину поведение мужа». Для того периода было ново, что жена декларирует свою независимость, моральную и юридическую, от мужа и требует, чтобы ее не судили по его поступкам. В конце концов усилия Ла Вийруйе не пропали втуне, потому что в январе 1795 года под натиском ее писем ее саму и ее товарищей по заключению освободили.
Во времена Революции многие француженки оказались в сложной ситуации, которая требовала переходить в нападение и вести себя дерзко, подобно мужчинам. Ла Вийруйе, как и мадам Ролан, понимала, что амплуа «женщины-писательницы» делает ее мишенью насмешек; и все же она без колебаний употребила свой писательский талант, чтобы спасти себя и товарищей по несчастью.
Спустя четыре года, в январе 1799 года, она вынуждена была пойти еще дальше. К тому времени она с мужем, который скрывался под вымышленным именем, скромно жила в Париже. Когда его поймали и предъявили обвинение в эмиграции, каравшееся смертной казнью, мадам Ла Вийруйе решила прийти в суд и выступить в его защиту. У нее не было юридического образования, и она не могла быть уверена, что ей позволят выступить на стороне мужа. Но она была столь убедительна, что ей дали слово на судебном процессе, и она смогла убедить семерых судей «в полном облачении, с усами и острыми саблями» в невиновности своего любимого супруга. Ее речь длилась сорок две минуты, впоследствии мадам Ла Вийруйе описала ее в мемуарах, адресованных детям. В ней она продемонстрировала умение найти подобающие юридические аргументы, опровергающие обвинение, а также доводы, взывающие к отцовскому и мужнему чувству судей. Стражи, доставившие господина Ла Вийруйе в зал заседания, даже не попытались остановить его, когда он направился к жене и поцеловал ее в конце ее речи, и судьи вынесли приговор всего за полчаса обсуждения. Мадам Ла Вийруйе сумела с выгодой для себя использовать новизну и пафос этой сцены: жены, защищающей мужа от обвинений.
Еще одной женой-аристократкой, которую Революция вынудила к решительным действиям, была Элиза Фужере де Менервиль. Она родилась в семье влиятельного судьи и в восемнадцать лет вышла замуж за мужчину, который был на тринадцать лет ее старше, имел значительное состояние и хорошую репутацию. Как и полагалось представительнице ее класса, она беспрекословно приняла решение своих родителей. Первые пять лет брака они с мужем жили в семье ее родителей, и она была очень счастлива этим обстоятельством. Но в октябре 1791 года они вместе с мужем и двумя маленькими детьми влились в поток эмигрантов, спасающихся от Революции.
Сперва они жили в Бельгии и Голландии, а затем переселились в Англию. Из Франции приходили все более печальные известия: сначала ее мать и сестер отправили в тюрьму, затем ее отца казнили на гильотине. И чем дальше они с мужем уезжали от дома, тем меньше у них оставалось средств. В конце концов в Лондоне мадам де Менервиль, в первые годы брака имевшая позолоченную карету и украшения с бриллиантами, сделалась работницей. Подобно множеству жен эмигранток, она стала единственной кормилицей в семье. Она рассказывала: «Я расписывала веера для купца из Сити, который затем отправлял их в Португалию. Вышивала гладью по заказу другого купца, который затем отправлял свои товары в Россию. Давала уроки французского ‹…› Расшивала платья – это было самое прибыльное предприятие…»
[249] Если высокопоставленные мужчины зачастую не могли найти для себя работы за границей, то их жены были более гибкими. Их не готовили к армейской или юридической службе. Они всего лишь умели шить, готовить, были обучены искусствам, и именно эти навыки им пригодились. Революция разрушила многие надежды, но некоторые жены были горды тем, что стали зарабатывать деньги для семьи.
