Дети воспринимались как дополнительная пара рабочих рук, и потому семьи, как правило, были большие. Изучение показателей рождаемости в Миссури в описываемый период позволило исследователям утверждать, что новый ребенок появлялся в семье в среднем раз в два или три года; другое исследование показало, что стандартная фронтирная семья насчитывала десять детей, хотя по более консервативным оценкам число детей в этих семьях лишь ненамного превышало среднее значение по стране
[362].
У швейцарской пары, о которой мы уже писали ранее, – Теодора и Софи Бост – в 1859 году, на следующий год после свадьбы, родилась дочь. Сообщая эту новость родителям, гордый отец описал, как проходили роды в Миннесоте:
Дорогие родители, рядом с Сосо лежит сейчас наша малышка Жюли Адель, обе, Слава Богу, в добром здравии. Схватки начались в пятницу 19-го, в три часа ночи, а разрешилась она вчера, 20-го, в десять часов утра. Роды были тяжелые. Она была против того, чтобы я звал доктора, и, вопреки моему желанию, роды принимала повитуха, живущая по соседству. Но в 2:30 ночи я послал за доктором, который… решил позволить природе сделать свое дело и явился только к десяти. К этому моменту стало ясно, что усилий одной природы недостаточно, и он заставил Сосо пострадать еще с полчаса, прежде чем, наконец, появилась наша Мадемуазель
[363].
Не всем женщинам везло так же, как Софи. Вдали от Миссисипи повитуху, а тем более доктора отыскать было сложно. Роженицы не всегда могли рассчитывать на помощь другой женщины, мужа или старшей дочери. Иногда, в том случае, когда муж отлучался из дома и не было возможности позвать доктора, повитуху или соседа, женщина рожала в одиночестве – тяжелое переживание даже для самых стойких.
Женам фронтира приходилось сталкиваться не только с болезнями и суровыми бытовыми условиями. В письмах и дневниках они писали об одолевавших их одиночестве, изоляции, тоске по дому, беспокойстве, отчаянии и дурных предчувствиях. Молли Дорси Сэнфорд, чью историю мы еще расскажем позже в этой главе, писала 22 октября 1860 года из Колорадо: «Мне стыдно за то, как сильно я грущу по дому. Конечно, я не говорю всего, чем я делюсь с дневником. ‹…› Ради Би [мужа Молли] я стараюсь не унывать, я не хочу, чтобы он думал, будто с ним я несчастна. Он не был так привязан к семье, как я, и не понимает моих чувств»
[364]. Сознание того, что мужу, даже любимому, нельзя доверить свои печали, должно было лишь усугублять ощущение одиночества.
Женщины скучали по оставленным семьям и испытывали острую нехватку женского общества. Они использовали любую возможность, чтобы наладить общение с другой женщиной, и нередко пускались в долгое путешествие ради того, чтобы вместе сшить стеганое одеяло, посетить свадьбу или помочь в родах. Так, одна пожилая жительница Орегона вспоминала про существовавшую в ее молодости систему женской взаимовыручки: «Когда я была молодой, к больной женщине не вызывали сестру милосердия. К ней приходили ее соседки, они выполняли работу по дому, брали к себе переночевать ее детей, приносили ей свежевыпеченный хлеб, варенье и другие вещи…»
[365]. В этом покорительницы Запада были схожи с первыми колонистками.
Но было и одно важное отличие: если первые колонистки были англо-американками, то женщины, населявшие дальние западные земли, прибывали из Канады, Мексики и других частей США, из всех стран Европы, а позже, к концу века, среди них появились и китаянки, и японки. В прериях селилось множество женщин из скандинавских стран, и они легче осваивались там, чем британки или южанки – вероятно потому, что скандинавки были привычны к суровым условиям. Иммигрантки из Ирландии, Шотландии, Уэльса и Германии тоже довольно быстро привыкали к новым условиям, но, конечно, все зависело от того, какой образ жизни эти женщины вели у себя на родине. Жена немецкого бюргера, вероятно, будет тосковать по былому уюту, а девушка из ирландской деревни, пошедшая в служанки и нашедшая жениха в Америке, наверное, будет рада собственному дому, как бы беден он ни был.
Женщины, населявшие Дикий Запад, принадлежали к разным нациям, говорили на разных языках, придерживались разных религиозных убеждений. Протестанты, католики, реже – евреи формировали закрытые сообщества, что позволяло женщинам говорить на своем родном языке, придерживаться старых убеждений и вести себя так, как они вели себя на родине. Представления об ухаживании и браке тоже зачастую оставались прежними, невзирая на более свободные американские нравы. Европейки, которых к переезду по другую сторону Атлантики вынудила бедность их родителей, которые не могли собрать им приданое, были рады положиться на помощь других представительниц иммигрантского круга, например замужних дам, которые помогали найти достойного мужчину. Так, на Среднем Западе русские иммигранты попрежнему заключали договорные браки, и пожилые женщины оценивали невест, «щипая их за крепкие плечи и оценивая до блеска надраенную кухню». В отличие от русских, итальянцы быстро отошли от традиции договорных браков и, подобно американцам, начали заключать браки «по любви», но все же сохраняли свою приверженность католической вере и соблюдали все запреты, которые она накладывала: не занимались сексом во время поста, по праздникам и во время беременности
[366].
Европейские мигранты неминуемо испытывали на себе влияние англо-американской культуры. Даже если воскресенья и субботы они проводили в своих диаспорах, детей они отправляли учиться в смешанные школы, открывавшиеся в прериях, где была только одна общая классная комната. Если не ровесницы-американки, то собственные дети учили их языку и традициям новой родины.
Но с кем европейские женщины, обживавшиеся в Америке, были знакомы меньше всего, так это с представительницами индейских племен. Жены покорителей Запада чаще встречали индейцев-мужчин: те приходили и просили еды, как правило, когда хозяин отлучался из дома. Если верить записям в дневниках, письмам, воспоминаниям и романам, индейцы почти всегда интересовались исключительно едой: приготовленным обедом, свежеиспеченным хлебом или домашними заготовками. Вопреки сложившемуся стереотипу, индейцы редко были заинтересованы в снятии скальпов или в том, чтобы захватить женщину в плен (хотя есть и такие свидетельства), и женщины не боялись, что их изнасилуют
[367]. Участницы таких инцидентов были испуганы, но тем не менее им удавалось побороть страх, накормить незваного гостя и совладать с гневом, если тот уносил драгоценную пищу. Такое поведение считалось благоразумным.
