«А ты позвонил, предупредил родителей?» — Папп задал этот вопрос машинально, даже не подозревая, что для меня невероятно тяжело признаться, что из всей семьи у меня остался один отец, который ненавидел страну басков Эускади в целом, а занятия своего единственного сына пелотой в частности: ни разу, ни одного разика он не пришел посмотреть матч с моим участием. А потом, что я ему скажу, если позвоню? Что занятия медициной сошли с повестки дня? И что я в качестве второго кандидата прошел экзамен в «Джай-Алай» и что сейчас, в 1984 году, я решил стать профессиональным игроком в Майами, работающим на некоего мистера Уилльяма Беннеттта Коллеттта-старшего, главу огромной компании. Что в этом деле задействованы миллионы долларов, которые крутятся туда-сюда, и типы из ФБР не покладая рук исследуют движения и пути этих денег.
«Ну, вот все бумаги. Ты читаешь, просматриваешь все параграфы на каждой странице и вот здесь, внизу, подписываешь. Два экземпляра, один тебе, другой мне. Я составил для тебя стандартный договор Первого Года. На один сезон, но он возобновляется, если обе стороны за. Никаких особенных ограничений, но ты больше не имеешь права играть где-нибудь, кроме как у нас. Жилье ты оплачиваешь сам. Но мы можем помочь тебе найти подходящую квартиру. На то время, пока ты будешь обустраиваться, тебе предоставляется бесплатная неделя в отеле. Шесть вечеров работы в неделю и одна ночная смена в пятницу или субботу. Зарплата: тысяча восемьсот долларов в месяц плюс премии. Если ты хорошо покажешь себя, можно рассчитывать, что эта сумма увеличится вдвое. У нас не играют партию на тридцать пять очков, только quiniela на тридцать минут. Знаешь, как играют quiniela? Выигрываешь партию — остаешься в игре, проигрываешь — выбываешь. Все происходит очень быстро, крутится без остановки, игроки, которые на вас ставят, такое просто обожают. Это одновременно та же игра, что и здесь, и все же немного другая. Там на тебя ставят будто бы ты лошадь. Тебе надо будет к этом попривыкнуть. В любом случае, играют там хорошо. Пелотари собрались из самых разных мест, разговаривают в основном на английском, испанском и вашем долбаном баскском. Начинаешь через два месяца. Это тебе подходит?»
Я подписал с закрытыми глазами, быстренько отрекшись в душе от едва зародившейся спекулятивной веры и прославляя благочестие Фернандо Очоа. Горите в адском пламени, постулаты теории Паппа! Мой вербовщик убрал бумаги в портфель и с видом страхового агента, закончившего рабочий день, удалился с площади Луи XIV по направлению к улице Гамбетта.
Все это было уже довольно давно. Но я чувствовал необходимость после смерти отца увидеть порт, посмотреть на дом, вернуться к корням.
Ласло Папп. Я обязан ему годами, исполненными легкости бытия и наслаждением жизнью. Я так и не узнал, была ли правдой история про Очоа. Действительно ли он отказался от контракта или Папп просто придумал эту историю, чтобы подавить в зародыше мои претензии по поводу зарплаты и нанять меня подешевле? Я через какое-то время заметил, что получаю чуть ли не меньше всех. Он вполне способен был разработать такую стратагему. В Майами, как я потом узнал, о нем ходили самые разнообразные слухи: что он педофил и растлитель малолетних, что он «саларимен» крупной венесуэльской корпорации, которая хочет наложить лапу на основные фронтоны «Джай-Алай» во Флориде. Еще его подозревали в том, что он занимается контрабандой редких животных — в особенности рептилий, и шла молва, что на него подала заявление в полицию первая жена, обвиняя в домашнем насилии. Для одного человека многовато, не правда ли? Я поэтому ничего не могу добавить по поводу Паппа. Кроме того, что два года спустя после нашей первой встречи он погиб, переходя улицу, в двух шагах от Хайалиа Драйв, его задавил громадный джип, который скрылся в неизвестном направлении, и потом его так и не нашли. Это дело рук венесуэльцев, говорили одни. «Нет, это отомстила семья обесчещенной малолетки», — уверяли другие. А возможно, в это утро Ласло вышел из дома с непривычным для него «дефицитом веры», потерял семь или восемь очков и у него не осталось шансов на выживание.
Пес подошел к портовым сходням, ведущим в воду, понюхал воздух и ногу парня, который смазывал лебедку буксира, потом подобрал какую-то деревяшку — плавун, выброшенный на берег, — и принес ее с такой гордостью, словно представлял мне лучшего друга.
Большая забастовка
Я никогда не видел дом таким. Двери заперты, ставни закрыты. Он казался огромным и зловещим. Первый раз с 1953 года дом был предоставлен самому себе, комнаты опустели, ни звуков, ни голосов, только прах и формалин. Такое впечатление, что он впал в свойственный домам траур, погрузился в сумерки. Ни воды, ни газа, ни телефона, ни электричества. Отключен от благ цивилизации. Вернулся в растительное состояние. Островок природы среди урбанистического мира города.
Я лишил его части своеобразия и исторического прошлого, отвинтив медную табличку с именем отца, прикрученную к деревянной доске, которую прикрепили к одной из колонн. Прогуливаясь возле дома, внимательный прохожий мог обратить внимание на темное пятно квадратной формы и догадаться, что здесь когда-то был частный кабинет. Но ничто больше не давало информации, принимал ли тут дантист, врач-терапевт, адвокат или нотариус.
В аэропорте Ватсон вошел в багажную клетку с развязностью опытного путешественника, «frequent flyers». Когда самолет взлетал в воздух, я пытался рассмотреть внизу деревья сада и крышу моего дома. В момент, когда я увидел зеленую массу Ботанического сада, который был совсем близко от дома, самолет резко забрал влево, стирая крылом всю историю моей юности.
В Майами меня встречал Эпифанио. Он ждал в холле аэропорта, пропахшего запахами quinielas. И он был не один. На паркинге ожидала еще моя машинка, помытая, почищенная и оснащенная новым днищем, которое мой друг починил в carroceria. «Это подарок к твоему приезду, Паблито. Чтобы вы с твоим псом не превратились в гуакамоле. Кроме этого, все супер, дом, катер, все в порядке».
Я вернулся, я уехал из зимы. Глядя на Нервиозо, я испытывал ощущение, что встретил друга детства. Вновь окунуться в эту жизнь — все равно что надеть чистую и глаженую одежду, пахнущую свежим мылом, удобную, подогнанную по размеру. Собака плюхнулась на заднее сиденье, и радиатор застучал в ритме пишущей машинки.
«Что-то последнее время на работе обстановочка не очень-то. Возникают всякие вопросы с деньгами. Все требуют побольше премий и пересмотра условий контрактов. Дирекция ведет себя так, словно не знает, что она дирекция. Отводит глаза, короче. Все это плохо пахнет, я так думаю. Тебе, во всяком случае, нужно будет бороться, чтобы тебя взяли назад. Этот Макси-Куинли, ну ты помнишь, el rabano, он защищается неплохо. И при этом еще лижет пятки хозяевам. У этого долбаного уругвайца язык длиной десять метров и нос тоже длинный, и он его везде сует».
Нервиозо, el rabano, я дома, никаких сомнений!
Я высадил друга возле террасы кафе, где его ждала потрясающая девушка, породистая, стройная и затянутая в такое короткое и узкое платьице, что казалось, она одолжила его у младшей сестренки.
Собака перелезла ко мне на переднее сиденье, и мы вернулись домой.
