А чтоб я больше не сбегала и не терроризировала бедных пташечек. Все машины забрал, и моторку. Теперь даже на озере не погоняешь. Ворота запер и велел охране никого не впускать и не выпускать.
– А сам где?
У себя, конечно же. Предвыборную кампанию готовит. Ему тут не нравится, говорит, будто в ад попал, чертей только не хватает. Так я ему предложила переодеть всех слуг в черное, нацепить им рога и хвосты, да заставить ходить на копытах. Отказался. Вот только мне идея понравилась, заказала костюмы, а их, блин, не пропустили, говорят, не приказано. Папенька боится, что мне контрабандой наркотики возить будут и, типа, оберегает. Он же не знает, что у меня нычки по всему дому. Ха-ха, я это белое золото давно запасаю, у меня в подвале целый ящик первосортного. Полгорода купить на него можно.
– Зачем тебе столько?
Про личный капитал слыхала? Кто-то его в долларах держит, кто-то в слитках, а я вот в кокаине. Самый надежный лот, всегда продать можно.
– А сама зачем?
Ха, а кто мне запретит? Мешаю с разными добавками, создаю сорта… У меня там, типа, лаборатория за углом. Попробуй вон, из последнего: чистейший колумбийский кокс и несколько крупинок белого перца. Ух, какой горячий! Вкуусный! Ашотик на прощанье подарил. Представляешь, пачка собачьего корма, а внутри много-много маленьких пакетиков с белым порошком… Он умеет делать оригинальные подарки. Только он единственный и умеет…
– Почему ты отказала ему?
А черт меня знает! Я же дама экстравагантная. Делаю только то, что сама захочу. А его я не захотела. Он бы меня не в клетку посадил, а в бетонный колодец. Не хочу туда, там холодно. И кричать страшно, эхо будет. Я его боюсь…
– А там, на мясном складе, не боялась?
А чего там бояться? Кругом туши, так ведь и я туша. Такая же красная, вся в крови. Холодно только было, но после кокса быстро прошло.
– А что потом было, помнишь?
Частично. Помню, как с папенькой говорила, намекнула ему пошевеливаться и поскорее меня спасать. Помню, как ноги босые больно было. Собачий лай помню. Кажется, мне даже страшно было. Потом, когда в голове прояснилось, поняла вдруг, что гнали меня по лесу. Как дичь гнали, прямо к дороге, в лапы папочки. От ярости чуть машину не перевернула. А потом ничего, кокосиком заправилась – и фиолетово на все стало.
– И все-таки зачем, Анжела? Зачем ты травишь сама себя?
Потому что могу. Потому что скучно. Да что ты пристала ко мне, в конце концов? Давай, нюхни лучше.
– И что будет тогда? – спрашиваю, пока она сама втягивает носом дорожку.
Ооо, будет хорошо. Тепло и солнышко светит. И соловушка мой запоет… Я ему клетку купила, большую, позолоченную, вон там на террасе стоит. Только он не хочет туда. Летать ему нравится больше. Поет, сидя на веточке, и дразнит меня. А я так хочу в руках его сжать, чтобы крылышки захрустели и клювик раскрылся! Хочу, чтоб щекотал меня своими перышками и пощипывал за губу… Он невзрачный такой, вроде, а в самое сердце влез. Были у меня и попугаи разноцветные, и птички райские, даже пара павлинов по саду гуляет, а не то всё… Соловушку своего хочу…
Замечаю, как по её толстой щеке скатывается крупная слеза. Анжела прикрывает глаза, а потом вдруг резко вскакивает и начинает метаться по комнате. Глаза бешеные, губы злобно подрагивают, и рот изрыгает яростно:
Белки, рыжие вы дряни… Всех – перестрелять! Чтоб ни одной в саду не осталось! Сама ружье возьму, разнесу все деревья к чертям… чтоб не прыгали тут… пташечек моих не пугали…
Потом вдруг поворачивается ко мне и орет:
Украла! Рыжая! Сука! Мелкая! Украла!
Соловушку моего украла… Он не поет больше…
– всхлипывает и снова падает на диван. Смотрит в потолок, а глаза бешено вращаются в глазницах. У страшных людей и горе страшное.
Я встаю с кресла и тихонько ухожу. Я не знаю, чем ей помочь…
Эпилог
Осенью мы вернулись в Москву, у Ксюши начинались занятия в институте. Месяц пожили в квартире отца, а потом мне выплатили страховку, и мы купили собственное жилье.
Всё постепенно налаживалось. Репортеры, наконец, забыли обо мне и занялись другими сплетнями.
Я закончил записывать свой второй альбом, «Сны о лете». Первым был альбом «Ураганы души», музыку для которого я сочинял в июне. Я не любил его переслушивать, слишком уж тяжелые воспоминания с ним связаны. Но он был и вроде даже был неплох.
Я стал как-то иначе реагировать на звуки. Как будто потеря голоса обострила мой музыкальный слух. Я подолгу вслушивался в шелест листьев, журчание воды, трепетание высохшего белья на ветру, свист чайника на плите. Записывал их на свой диктофон, переносил на компьютер и пробовал добавлять к ним звучание разных музыкальных инструментов. А когда получалось что-то стоящее, звал Ксюшу. Она слушала, и её сияющие глаза были лучше любых похвал.
У Ксюши в этом семестре был курс по пиару, и в качестве практики она занялась продвижением моей музыки. У нее неплохо получалось, и мои мелодии стали продаваться.
Кстати, я поменял паспорт. Взял фамилию отца и правильное отчество. И автором моей музыки был именно Егор Невзоров. Я не хотел иметь ничего общего с прежней жизнью. Теперь я был просто никому не известным музыкантом, который пишет красивые мелодии. И мне больше не нужны были сотни фанаток. Нужна была только одна – самая любимая.
Кстати, те трупы у нашего подъезда полиция списала на бандитские разборки, и никак не связывала меня с ними. Спасибо отцу. Он же сказал, что это были люди Кокорина, и я понял, наконец, кто была та маньячка.
А вот тех, кто напал на меня у клуба, так и не нашли. И полиция закрыла дело за отсутствием улик. Но меня это не волновало. Я пережил тот ужас и шел дальше.
Про Анжелу мы больше никогда не слышали, будто она вдруг исчезла с лица земли. В газетах еще летом писали, что Эдуард Кокорин отошел от дел и передал все свои заправки и торговые центры своему несостоявшемуся зятю, Ашоту Нургалиеву. Но нас всё это не интересовало.
Мы с Ксюшей были абсолютно поглощены друг другом. Она сразу после занятий бежала домой и бросалась в мои объятия, будто не видела сотню лет и безумно соскучилась. Мы вместе готовили еду, гуляли в парке, играли с кроликом Рыжиком. И даже работали рядышком, сидя за одним столом, постоянно касаясь друг друга и посылая в воздух сотни нежных улыбок и сладких поцелуев.
Наши отцы будто старались восполнить все те годы, что мы не знали друг о друге, и постоянно крутились где-то рядом, проводили с нами много времени и помогали во всем. Иногда это немного напрягало, но я всё понимал. Мы все вчетвером, наконец, обрели любящую семью, и каждый из нас ценил это.
