– Говори, что вы на пару с Буйкевичем сотворили с Ингой на прошлогоднем празднике! Почему ее трусики утром оказались у него в кармане пиджака? Говори!
– Хорошо, я все скажу, только отпусти, руку сломаешь!
Спустя минуту Макс сидел напротив Фролова и, преодолевая икоту, сбивчиво рассказывал:
– Надо было сразу расколоться, но… мне казалось, он не мог убить ее, он не способен на убийство в принципе. Сейчас я не знаю… Я не хотел ехать в прошлый раз сюда… Словно чувствовал, что добром это не кончится. Он поставил условие, что скостит мне половину долга, если я растворю одну таблетку в шампанском и дам выпить Инге. А потом, когда она уснет, открою ему дверь и… не буду мешать.
– Ну, ты и гниль, Лунегов, – вырвалось у Петра.
– Знаю, – кивнул собеседник, при этом в глазах его Петр разглядел слезы. – И как-то живу с этим. Сам удивляюсь.
– Что Инга затеяла в эту ночь?
– Не знаю… Догадывался, что затеяла, но… Она меня стала игнорировать. Я для нее перестал существовать, стал пустым местом.
– Здесь я полностью ее поддерживаю.
– Но я же не знал, что он заберет ее трусы с собой! – выкрикнул Макс и, уронив голову на руки, разрыдался.
Петру сначала показалось, что он ослышался.
– Тебя только это гложет? Ты, дерьмо, продал ее за половину долга этому паскуднику и сожалеешь только о том, что он без твоего ведома взял ее трусы и положил себе в карман?! Кто ты после этого?
– Ну, врежь мне, – Лунегов подставил свое раскрасневшееся, залитое слезами лицо. – Отведи душу, я не буду отворачиваться.
– Не скрою, очень хочется, – Петр выдержал паузу, во время которой ему показалось, что слышит стук не только собственного, но и его сердца. Потом спокойно произнес: – Но чувство брезгливости, знаешь ли, перевешивает.
С этими словами он поднялся и вышел из комнаты.
Голос сквозь помехи
В коридоре взглянул на часы – стрелки показывали десять. За каких-то полчаса ситуация перевернулась с ног на голову. Теперь у него уже нет пакета с уликами, никто не поверит, что он когда-либо их видел, тем более – держал в руках. И мотив преступления вырисовывался по-другому, и круг подозреваемых расширился.
Сейчас главное – попытаться представить себя на месте Инги, обнаружившей год спустя, что ее просто… изнасиловал Буйкевич. Воспользовался ее бессильным состоянием, вызванным приемом неизвестного препарата. Мало того что изнасиловал – он своровал ее трусики, положив их на следующий день в нагрудный карман пиджака. И в таком виде предстал перед коллегами. Получая от этого, видимо, особенный кайф, ни с чем не сравнимый.
Если добавить ко всему перечисленному еще пикантное заболевание, которым он наградил Ревенчук, то поводов для возмездия более чем достаточно.
Олеся Пресницкая ждала его, просматривая на ноутбуке Сбитнева запись прошлогоднего праздника.
– Я бы тоже хотела получить эту запись, – мечтательно произнесла она, когда Петр уселся рядом. – Хотя бы как память об Инге.
Петр вспомнил про подарок Сбитнева, сделанный ему пару часов назад, когда они с ним не были еще в состоянии жесткой конфронтации. Все-таки Олеся первой указала сыщику на то, что на записи в кармане Буйкевича не платок, а совсем другое. И неизвестно, догадался бы он самостоятельно об этой подмене или нет.
Сыщик поднялся и торжественно достал из кармана переданный ему Сбитневым носитель.
– Совершенно случайно у меня оказалась флешка с записью того самого праздника. Ее Антон сбросил для меня. Я с удовольствием вручаю ее вам. Ибо благодаря вашей женской интуиции наше общее следствие продвинулось далеко вперед.
– Ой, спасибо, – принимая подарок, Олеся несколько покраснела. Потом указала на ноутбук. – С вашего позволения, я взгляну, что там записано. А то мало ли…
Петр постарался не выказывать возникшее у него раздражение: ей дарят, а она еще дареному коню в зубы смотрит! Не доверяет, видите ли!
– Конечно-конечно. Я и сам, честно признаться, еще не просматривал, что там.
На флешке оказалось совсем не то, что они ожидали. В единственной папке под названием «Шатров» находился аудиофайл с таким же названием. Олеся, недолго думая, открыла его.
Сквозь треск и всевозможные помехи, словно из другой галактики, до них донесся незнакомый Петру мужской голос: «Она меня не пожалела, отправив в тубдиспансер, почему я ее должен жалеть, ворюгу эту? Она меня лишила всего в одночасье. У нее рука не дрогнула распылить эту взвесь в моей квартире… И у меня не дрогнет. Я ей подготовлю такой подарок, она ахнуть не успеет. Я же ее знаю как свои пять пальцев…»
Когда запись закончилась, Олеся сняла очки, достала платочек и принялась протирать линзы. Петр сидел, подобно зомби, будучи не в состоянии ничего понять.
– Зачем вы подсовываете мне эту пакость? Этот… компромат? Вы хотели меня подставить? Зачем вам это нужно?
Он видел, как задрожали ее губы.
– Простите, но я сам не знал, – начал оправдываться сыщик, прекрасно понимая, как нелепо это выглядит со стороны. – Я же говорю, еще не просматривал. Мне Сбитнев вручил… я хотел вас отблагодарить за помощь. Простите, что так все вышло.
Пресницкая спрятала платок, поднялась и, надев очки, направилась к выходу. Открыв дверь, остановилась и произнесла срывающимся голосом:
– Бог простит. Не надо мне никакой записи! Обойдусь.
Когда за гинекологом закрылась дверь, Петр подумал, что худа без добра не бывает. Пусть он испытал чувствительный конфуз, зато стал обладателем совершенно эксклюзивной улики. Правда, не представляет, в чью она пользу, чей голос записан… Но то, что это – железобетонная улика, сыщик не сомневался.
Ай да Сбитнев, ай да пострел!
Петр совершенно искренне полагал, что «туалетный бизнес» – единственный порок Энтони, его, так сказать, ахиллесова пята. Выходит, ошибался. Патология глубже, чем кажется. По всей вероятности, уролог перепутал флешки и вручил Петру ту, которую следовало беречь как зеницу ока. Хранить у самого сердца, а еще лучше – в банковской ячейке.
Петр вдруг обнаружил, что бредет лесной тропинкой, разговаривая сам с собой. Флешка – в кармане, во рту – «Мальборо». В памяти совсем не отпечаталось, как он вышел из комнаты, как забрал улику… Дела!
Еще бы знать, что означают все эти слова про тубдиспансер и про взвесь… Кстати – взвесь!
Сыщик остановился и осмотрелся. В прошлый раз он тоже осматривался, но, выходит, не очень тщательно, раз Энтони все же выследил, куда Фролов спрятал сверток с уликами.
Июньский лес жил своими звуками, шорохами, трескотней. Птицам, деревьям и насекомым было глубоко наплевать, какие мысли терзают измученный мозг человека в серой куртке, одиноко застывшего посреди утреннего великолепья.
