О, эта несокрушимая уверенность тех, кто рожден в богатых аристократических семьях!
– Вы впали в его немилость или он – в вашу?
– Все, начиная с моего рождения, было ему не по нраву. Брату тогда было двенадцать лет, а мне следовало родиться мальчиком. Так он считал.
Каллум спрятал улыбку:
– Ни за что с ним не соглашусь.
Ее улыбка была едва заметной. Взгляд остановился на картине, изображавшей вакханалию.
– Эндрю был богат и вполне подходил на роль моего мужа… то есть мы так считали. Тем не менее Мартин твердил, что наш род заслуживает лучшего мужа для меня. Более практичный отец считал, что замужняя дочь лучше, чем старая дева.
Замужняя женщина. Каллум встретил Изабел в страшный момент конца ее брака. Странно сознавать, что она жила с Эндрю Морроу почти десять лет.
– Я никогда не был женат, – признался он. – Но иногда лучше быть старой девой. Это зависит от характера мужа.
– Мудрое наблюдение.
Изабел разняла руки.
– Не все мужья созданы равными. Мартин действительно считал богатого, но не титулованного мужчину выше обремененного долгами аристократа. Но он был очень недоволен, когда мы сразу после свадьбы покинули Англию.
Та подмигивающая звезда исполнила желание, которое он загадал вчера за кружкой портера. Он хотел знать о ней все, и – какое чудо! – у нее возникло настроение исповедаться. Возможно, задуманное, пусть и небольшое, преступление так воздействует на некоторых женщин.
– Во время войны? Куда же вы поехали?
Черт возьми, это уже два вопроса.
– В королевство Сицилия. – Она взяла орешек и стала сцарапывать кожуру ногтем указательного пальца. – Оно находилось под контролем англичан, так что Эндрю был уверен, что там безопасно. И Сицилия очень подходила для организации тайных продаж антиквариата. Я не стану употреблять слово «контрабанда», поскольку нахожусь в присутствии офицера полиции.
– Мудро с вашей стороны.
– Кроме того, я не знала, что происходит. Я была очень молода и не слишком опытна в делах житейских.
Орешек уже был очищен. Изабел отложила его и взяла другой.
Он хотел расспросить ее подробнее, но в этот момент вошел слуга с чайным подносом.
– Несчастный миндаль, – пробормотал он.
Когда они снова остались одни, Изабел разлила чай и подвинула к Каллуму блюдо со сладостями:
– Похоже, Бринли съел кексы с анисом, но осталось еще много пирожных.
– Ничего страшного. Я сыт теми сандвичами, которыми нас угостил Батлер. А вы что будете?
– Я не ем в перерывах между едой. Морроу считал, что это не подобает леди.
Лицо Каллума отчетливо выражало все, что он об этом думает.
– Знаю, знаю: еще одна привычка времен моей супружеской жизни, от которой я до сих пор не отказалась.
Изабел потеребила длинный рукав платья.
Каллум взял ложку и без особой необходимости стал мешать чай.
– Вы нравитесь мне независимо от того, как себя ведете.
Изабел молчала так долго, что он бросил на нее вопросительный взгляд: она выглядела отчужденной, похоже, о чем-то размышляла, – и выдохнул:
– Простите меня.
– Нет-нет.
Она вернулась к действительности.
– Благодарю вас. Вы очень добры. Я просто задумалась.
– И пришли к какому-то выводу?
Он глотнул чаю. Хорошо заваренный, горячий и крепкий.
– Нет. – Она попыталась улыбнуться. – Неважно. Простите мою рассеянность. Мне следовало бы позвать Люси. Она куда лучше меня умеет вести беседу, не говоря уже о Бринли.
– Оба они прекрасные для вас компаньоны.
Ее стремление сменить тему было очевидно, поэтому Каллум подчинился.
– Вы рассказывали, как получили Бринли. А как случилось, что мисс Уоллес стала подопечной вашего мужа?
Изабел прижала кончик пальца к крошке на скатерти, потом к еще одной крошке… еще к одной, аккуратно перенося их на свое блюдце.
– Родители Люси умерли.
– Я так и понял.
Она поморщилась:
– Их убили во время ограбления. Но они не были богаты. Украли всего одно драгоценное украшение. Жемчужную брошь. Люси говорила, что она переходила из поколения в поколение.
– Очень жаль слышать это.
Убийство ради украшения – ужасное преступление. После стольких лет службы на Боу-стрит он все еще с трудом верил, что некоторые люди так дешево ценят чужую жизнь.
– Конечно, очень жаль, что она потеряла родителей. Больше я ничего не хотела сказать.
«Крошка, крошка, крошка… Убрать, убрать, убрать…»
– Но какая изощренная жестокость: убить родителей девочки и не оставить ей ничего в память о них!
– Злодея так и не поймали?
Изабел покачала головой.
– Тогда не было Каллума Дженкса, который вел бы дело.
– На свете немало хороших сыщиков, – отмахнулся он. – Часто они даже не требуются: достаточно открыть глаза, чтобы заметить явные улики.
– Не знаю даже, было ли расследование, – пояснила Изабел извиняющимся тоном. – Все произошло в Глостершире, и Морроу не присутствовал, когда коронер выносил вердикт, и не поехал на похороны. Не знаю, был ли он вообще знаком с Уоллесами.
– Люси появилась в вашем доме вскоре после того, как вы вернулись с Сицилии? У вас было много хлопот.
– О нет, переезд был легким.
Очевидно, удовлетворенная тем, что столешница идеально чиста, она отодвинула чашку и блюдце.
– Я жила на Сицилии точно так же, как в Англии: окруженная слугами, и исключительно англичанами. Когда мы вернулись в Лондон после первой капитуляции Наполеона, я с трудом могла отличить свой дом от сицилийского: оба носили отпечаток личности Морроу.
Было нечто очень странное в браке Изабел с покойным Эндрю Морроу, но Каллум не мог определить, что именно, да и, по правде говоря, не хотел. Думая об Изабел, он представлял совершенно другие вещи.
И снова на лице Каллума, должно быть, отразилось все, что он думал о Морроу, поскольку Изабел поспешила добавить:
– Эндрю был очень добр и великодушен и хотел, чтобы у меня было все, о чем только я мечтаю. Рядом со мной всегда кто-то находился, и он старался, чтобы все мои просьбы выполнялись. А если я хотела что-то сделать, он приказывал делать это за меня, чтобы я не беспокоилась.
По мере того как она говорила, выражение ее лица менялось. На нем поочередно мелькали грусть, раздражение, сожаление, смирение.
Интересно, поняла ли она, в чем только что призналась?
