В этом она права. Многие офицеры имели основной доход с частных расследований, хотя и в полиции получали небольшое жалованье.
Но Каллум никогда не брался за дело исключительно ради денег. Он всегда хотел, чтобы торжествовало правосудие.
Глубокие озера ее глаз притягивали его, возвращая воспоминания, которые он все это время старался забыть: воспоминания о горящих лампах, похожих на упавшие на землю звезды, яркие на фоне чернильно-черного неба, о гладкой коже, которую так приятно обнажать, гладить, ласкать.
Но вряд ли это имеет значение сейчас.
В конце концов, решающим оказалось слово «работа». Каллум не мог помочь ей по сентиментальным причинам: не мог принять участие в чем-то аморальном, – но если это дело праведное и просто работа, возможно, он согласится.
– Хорошо, я подумаю. Расскажите мне все, особенно незаконные детали и праведные подробности.
– Спасибо. – Она позволила себе прикрыть глаза, словно вздохнула с облегчением. – Незадолго до смерти муж продал герцогу Ардмору картину кисти Боттичелли.
– Боттичелли кисти Боттичелли? Или Боттичелли кисти Батлера?
– Это главный вопрос, и вы задали его на удивление вовремя. Офицер Дженкс, боюсь, это писал Батлер. И теперь герцог собирается продать его Анджелесу, чтобы покрыть игорные долги.
– Анджелесу? – Каллум вскинул брови. – Не совсем обычная компания для герцога.
Он не ожидал услышать в этой элегантной гостиной имя пресловутого хозяина криминального дна. И все же в какой аристократической семье нет отпрысков с пристрастиями к играм и скачкам, куртизанкам или боксу? Анджелес обладал такой же властью в преступном мире, как лорд Ливерпул в парламенте или герцог Ардмор в высшем обществе. Леди Изабел, должно быть, узнала о существовании главного преступника раньше, чем Каллум.
– Если это произойдет, – продолжила она, – и Анджелес обнаружит, что получил ничего не стоящую подделку, то придет к герцогу за деньгами. А герцог легко вычислит, кто его обманул, и репутация Морроу будет…
Она осеклась.
– …точно известна, – закончил фразу Каллум.
Многие собеседники терпеть не могли эту его привычку договаривать за них.
– Да, – согласилась леди Изабел, застав его врасплох. – Совершенно верно. Но Люси тут ни при чем, а это положит конец всем ее ожиданиям.
На брачном рынке светского общества борьба была почище, чем на Эпсомских дерби, если верить сатирическим листкам, ненавидимым, но раскупаемым высшим светом. Небольшой скандальчик – это не всегда плохо, если речь идет о большом состоянии и голубой, как крыло сойки, крови. Но вряд ли подопечная арт-дилера обладает тем или другим.
– И у вас уже есть план, как защитить подопечную, не так ли? – осведомился сыщик.
– Совершенно верно. Я не смогла позаимствовать картину у Ардмора, несмотря на то что объяснила свою просьбу самыми сентиментальными причинами. Значит, остается одно… – Она опять переплела пальцы и подалась вперед, пронзая его взглядом зеленовато-карих глаз. – Прежде чем герцог отдаст картину Анджелесу, нужно, чтобы вы помогли мне ее украсть.
Глава 2
Тюрьма Ньюгейт – весьма неприятная замена роскошному дому леди Изабел на Ломбард-стрит, не говоря уж о том, что заключенный сэр Фредерик Чаппл далеко не столь очаровательный компаньон, как прелестная вдова Эндрю Морроу.
Но поскольку Дженкс – полицейский, его первейший долг – выполнять служебные обязанности. Сейчас главное – тюрьма и заключенный: не аристократка, не обманутый герцог, не Боттичелли.
– Я вам не помощник, – объяснил он леди Изабел перед уходом, – поскольку должен быть на стороне закона и не имею права вторгаться в дом герцога, а уж тем более похищать его собственность.
– А если поменять картину на более дорогую вещь?
– Леди Изабел! На карте стоит моя карьера!
Она выглядела такой разочарованной, что он добавил:
– Вам нет необходимости работать со мной. Вы сами можете решить проблему. Только поразмыслите, что сделал бы сыщик.
Она надолго задумалась, потом сказала:
– Собрал бы улики, то есть информацию… Если мы хотим поменять картину, нужно знать, где она, как оформлена и как прикреплена к стене.
«Мы». Ему понравилось, как прозвучало это слово из ее уст.
– Не стоит столь поспешно говорить «мы», – заставил себя поправить Дженкс. – Но да: именно так и следует действовать.
Он встал, приготовившись уйти.
– И я забуду все, что слышал: про картину и ваш план.
– Какой план? – с невинным видом спросила она, хлопая ресницами, но тут же, улыбнувшись, добавила: – Спасибо, что уделили мне время, офицер Дженкс.
Теми же вежливыми словами закончилась их встреча восемнадцатью месяцами ранее, когда расследование гибели Эндрю Морроу было неожиданно закрыто.
Дело беспокоило Каллума с той минуты, как он впервые взглянул на тело. Пулевое ранение в голову можно было счесть убийством или самоубийством в зависимости от того, кто держал пистолет и кто нажал спусковой крючок. Пуля… Без вскрытия трудно сказать что-то наверняка: была ли смерть Морроу самоубийством? Или кто-то после выстрела вложил пистолет в руку жертвы?
Хоть Дженкс и доложил начальству о своих сомнениях, расследования не было. Влиятельные родственники леди Изабел обеспечили молчание коронера и судьи. Скандал с возможным самоубийством был предотвращен, неприятная возможность убийства была задушена в самом зародыше. Эндрю Морроу похоронили в освященной земле, а в надписи на надгробном камне он был назван возлюбленным мужем.
Каллум не поверил надписи, а еще больше не поверил тому, что леди Изабел помешала свершению правосудия, но как только дело было закрыто, никто больше не спрашивал совета на Боу-стрит. Дженкс тем не менее время от времени задавался вопросом, что же произошло на самом деле.
Не без сожаления попрощавшись с ее милостью, он направился к тюрьме Ньюгейт. Идти было недалеко: от роскоши и богатства Ломбард-стрит до бедности и убогого окружения Ньюгейта было меньше мили, если прогуляться по оживленному Чипсайду.
Здесь были лавки продавцов тканей, модисток, галантерейщиков, шляпников, мануфактурщиков. Дженкс шагал мимо бесчисленных витрин, в которых были аккуратно выложены товары. Шляпа его была немодной, одежда – простой, но то же самое упрямство, не позволявшее ему нанять кэб, не давало и поглазеть на фетровые и касторовые шляпы с высокими тульями и сверкающие сапоги. Если он не нуждался в чем-то, значит, не покупал, не нанимал, не ел. Жизнь для него заключалась в работе и экономии.
Он и сам пока не решил, на что откладывает деньги. Просто знал: когда-нибудь он захочет чего-то, возможно, даже сильнее, чем каждый день видеть торжество правосудия, – а если потратить сбережения на сверкающие сапоги, у него просто не будет шанса реализовать свои желания.
