– Вот так-то лучше.
Изабел нервно сглотнула, когда он положил оставшийся бинт на столик рядом с лампой, и проговорила:
– Я рада… Знаешь, я бы так боялась без тебя! Я все равно боялась, но без тебя…
– Вряд ли было бы так уж умно идти одной, – мрачно согласился Каллум. – У сыщиков, как правило, бывают партнеры: вдвоем работать легче.
– Правда? Я очень благодарна тебе за помощь.
– Портвейн недостаточно крепок, чтобы приглушить боль, зато хорош. Тебе тоже не помешало бы выпить.
– Выпью. Нужно отпраздновать наш успех.
Он взял графин, понюхал и вскинул брови:
– Леди Изабел, да у вас прекрасный портвейн!
Он прижался губами к горлышку, но тут она прошипела:
– Это не праздник! Вы же ранены!
– Всего лишь царапина. – Он метнул на нее взгляд искоса. – То есть ты права: рана тяжелая. Я так мучаюсь от боли! Тебе следует окружить меня заботой и вниманием.
Сдержав улыбку, она выхватила у него графин и сделала глоток. Сладкий портвейн согрел горло и желудок. И хоть щиколотка по-прежнему болела, Изабел почти не обращала на это внимания: ее было кому отвлечь.
Она подала Каллуму тяжелый графин.
– Ты настоящий плут, но я протестовать не стану: любая рана требует самого серьезного отношения.
Он изогнул бровь:
– Какого именно?
– Сам знаешь.
Когда она снова обвела его губы, он прикусил ее палец. Она испуганно отдернула руку и рассмеялась, но тут же подалась вперед и коснулась губами его подбородка. На щеке Каллума дернулась жилка. Поэтому пришлось поцеловать его снова, а уж потом вернуться к губам, чтобы ощутить сладкий пьянящий вкус портвейна и еще более хмельной вкус его поцелуя.
Он нежно коснулся кончика ее языка своим и отстранился.
– Ты сама как хмельное вино, но поскольку у тебя болит нога, тебе тоже нужны внимание и забота.
Не дожидаясь согласия или протеста, он толкнул ее на спину и несколько мгновений просто смотрел: она отдала бы все на свете, чтобы узнать, о чем он думает, – а потом отвернулся, чтобы снять другой сапог и чулок. Сделав это, он бросил их на пол рядом с первыми. Затем скользнул к изножью кровати и, морщась, скрестил ноги. Изабел снова приподнялась на локтях:
– Каллум, пожалуйста, тебе же больно…
– Не рань мои чувства! – перебил он сухо. – Я никогда не снимал обувь с леди, подвернувшей ногу, и не желаю все испортить.
Она невольно улыбнулась и снова легла, предоставив ему заботиться о ней. Какими будут знаки его внимания?
Сначала он снял с нее сапожки. Левый проблемы не представлял, но поврежденная правая нога протестовала против его медленных, осторожных движений. Изабел застонала, когда тесный лайковый сапожок соскользнул с распухшей ноги.
– Можно продолжать?
– Я все еще жду заботы, – проворчала она. – Но да, делай все, что считаешь нужным.
Она громко втянула воздух, готовая к новой боли, когда он сунул руки в ее штанины, чтобы найти края чулок. Они были подвязаны ниже колен. Каллум осторожно развязал ленты: сначала левую – скатал чулок, оставив ногу голой, – потом правую, медленно и осторожно.
Изабел выдохнула, удивляясь тому, что боли не было. Наоборот: она испытывала наслаждение от его прикосновений, даже к щиколотке.
Когда чулки были сняты, он уложил ее ногу на подушку, прижал пальцы к связке, провел вверх, вниз, по кругу.
– Нога не сломана, но танцевать котильон ты не сможешь несколько недель.
– Это в мои планы и не входило.
Он взял бинт и туго перевязал ей щиколотку.
– Сознаюсь, я жажду узнать о твоих планах.
– В настоящий момент они включают тебя.
Все, что она делала до сих пор, – это угождала другим. Только в Воксхолле она впервые поступила так, как желала.
А как же Каллум – здесь, сейчас? Он – ее выбор. Только ее. В Каллуме Дженксе было что-то заставлявшее ее хотеть большего.
– Это было в тот день, когда я нашла потайную комнату, – призналась Изабел. – Тогда и поехала в Воксхолл. Не знала, что делать. Оказалось, что я не знала человека, за которого вышла замуж, не знала, какие секреты таит мой дом. Может, мне и сейчас известны не все тайны? По ком я скорбела? И скорблю ли теперь?
– Слишком много вопросов.
Он пощекотал палец ее левой ноги.
– Верно. И моя голова была ими так переполнена, что я должна была отвлечься. В Воксхолле давали бал-маскарад: об этом рассказала мне горничная, – поэтому я ускользнула, а приехав туда, встретила тебя.
Встретила! Ха! Она сделала куда больше, чем просто встретила его: бросилась – страстно, опрометчиво – на шею сыщику с Боу-стрит, который поразил ее с первого короткого знакомства как человек, на которого можно положиться.
«Будь честной».
Как она изголодалась по чему-то подлинному!
Он молчал почти минуту, гладя чувствительный изгиб ее подъема, пока пальцы ног не поджались от удовольствия.
– Это был день похорон брата, – выговорил он наконец. – Моя голова тоже была полна вопросов.
– Твой брат, который был охранником, – вспомнила она.
– На Королевском монетном дворе. Да.
– Я так сочувствую твоей потере!
По его голосу было слышно, что он по-прежнему скорбит.
– А я – твоей.
– Но эти потери несравнимы.
Она подложила руки под голову, чтобы лучше его видеть.
– Ты потерял любимого человека. Я же – только иллюзии.
– Но и человека потеряла тоже.
О да, конечно, человека, который предпочел убить себя, чем… Что: увидеть, как рушится все, ради чего он работал; вернуть картины, спрятанные в потайной комнате; наблюдать, как его жена становится другой – такой, которая вряд ли его бы устроила?
Потому что она становится другой. Не так ли? Задает вопросы, и не только о себе. Строит планы, и не только ради других людей.
– У нас с Эндрю был не тот брак, которого я ожидала.
Готова ли она рассказать Каллуму? Она никогда раньше не рассказывала. Никому. Но он казался заслуживающим доверия. Он слышал ее. Хотел знать все. Сам об этом сказал.
– Это был настоящий брак, но в одной постели мы бывали нечасто. Он предпочитал живым женщинам нарисованных: белоснежная кожа, гладкие руки, без волос на теле. Я не могла сравниться с шедеврами живописи.
– Ох уж эти картины, – процедил Каллум, – те, к которым у него был личный интерес. Будь он проклят!
– Я не виню себя.
Больше не винит. Но когда-то винила. Ее тело было не из тех, которые привлекали Эндрю. В потайной комнате хранилось достаточно доказательств. Каким ударом было ее обнаружить! И это в тот момент, когда Изабел думала, что исцелилась от боли, причиненной его самоубийством. Нарисованные Венеры, безупречные и соблазнительные; девы с прекрасными лицами, одновременно невинные и гологрудые, идеально выписанные и бесконечно обнаженные, открытые похотливым взглядам.
