– А именно?
У нее перехватило дыхание, уголок губ приподнялся:
– Зачем я тебе, Изабел?
Она потянулась к нему, схватила за руку:
– Нам не обязательно говорить об этом прямо сейчас. Не можем ли мы… просто быть самими собой?
– Можем? Я офицер полиции. Ты уже опустошила потайную комнату?
Уязвленная, Изабел отпустила его руку и отстранилась.
– Сам знаешь, что нет. Не знаю, что делать с картинами. Я думала, ты поможешь мне найти для них безопасное место.
– Если смогу, найду. И не выдам твой секрет, – вздохнул он. – Беда с секретами заключается в том, что ты должен вечно держаться настороже, возвести вокруг себя стены, держать под контролем каждое слово, каждый поступок.
– Это даже не мой секрет! – воскликнула она. – Чертова потайная комната – часть моего наследства от Морроу.
Он взглянул на нее. Она на него.
– Если бы мне позволили выбирать команду, – начала она, тщательно подбирая слова, – я хотела бы быть с тобой.
– Мы недолго были командой. – Он помолчал. – Но мне понравилось.
Эти слова давали надежду, поэтому она попыталась снова:
– Мне тоже понравилось. Пойдем. Я уложу тебя.
– Вы убиваете меня, леди, – вздохнул он. – Я больше не в силах вам противиться.
– И не нужно было.
Изабел взяла его за руку и повела наверх. Не в свою спальню: слуги видели, что у нее гость, – а в гостевую, которая давным-давно не использовалась, но там стояла красивая кровать с матрацем, который переворачивался и взбивался так же часто, как ее постель.
– Элегантная комната, – заметил Каллум.
Совершенно верно. Комната была отделана в бело-кремовых тонах, повсюду хрусталь и стекло.
– Все выбирал Морроу, – пояснила Изабел. – Это был его дом, не мой.
– Думаю, скоро ты это исправишь.
Он сел на край кровати, с облегченным стоном стянул сапоги, и вид у него был при этом почти счастливый. Изабел потихоньку усмехнулась.
– Как насчет ванны? – осведомилась она.
– Никаких ванн, искусительница, но я бы не возражал против недолгого отдыха.
Он плюхнулся на кровать, даже не сняв покрывала. Тяжело упал на подушки, как брошенный кирпич, перевернулся на живот. И заснул мертвым сном.
Изабел поколебалась. Можно ли ей уйти? Или она его разбудит?
Вряд ли. Его дыхание уже было размеренным и медленным. Должно быть, он отчаянно устал.
И все же пришел к ней. Из чувства долга? Или хотел видеть ее так же сильно, как она – его? Была ли она той частью его дня, без которого не ощущалось ни интереса, ни вкуса к жизни, как он был частью ее дня?
Возможно, нет. Его дни заполняло столько всего помимо леди Изабел Морроу.
При этой мысли у нее заболело сердце, и она опустилась на край кровати.
Дать ему место для отдыха само по себе было маленьким наслаждением. Заставить его принять ее предложение.
Она положила руку ему на спину. Ощутила твердую линию позвоночника, мощные мышцы. Она сжимала их в порыве страсти. Но сейчас чувствовала нечто совершенно иное.
Симпатию. Стремление защитить. Желание, совершенно непохожее на вожделение.
Он так часто заботился о других, что она испытывала нечто вроде торжества, заботясь о нем. На что она готова ради него, если он попросит?
Она оглядела сброшенные на пол сапоги. Один был прошит пулей, которой его ранили из-за нее.
И у нее возникла идея.
Выбравшись из комнаты на цыпочках, она нашла Селби и попросила принести мерную ленту.
Каллум извинился за то, что заснул не один раз, а дважды, но она со смехом вытолкала его за дверь. Жаль, что он не воспользовался кроватью для более приятных целей. Этому нет прощения.
Но он не особенно жалел. Сегодня вечером они были только вдвоем: ни убийства, ни воровства, ни мошенничества. Если однажды они смогли обойтись без всего этого, может быть, сумеют снова. И, возможно, в следующий раз он не проспит всю встречу.
День был тяжелым, и, несмотря на то что поспать удалось, он тяжело и медленно шагал по темным улицам. Добравшись до «Друри-Лейн», то есть почти до дома, он понял, что день еще не закончен.
Улица была освещена фонарями и газом, так что по сравнению с почти полной тьмой окружающих кварталов свет бил в глаза. В центре мостовой танцевали люди. Многие были знакомы ему, он видел их на сцене. Можно подумать, спектакль вылился из театра на улицы города. Здесь были и оркестранты, наяривавшие на скрипках, а нетрезвые танцоры изображали нечто вроде контрданса. Вернее, изображали бы, если бы крепче держались на ногах.
В голове Каллума мгновенно всплыли статьи закона. Публичное пьянство. Танцы без разрешения.
Проклятье!
Они никому не причиняли вреда: не то что убийцы и насильники, – но он уже проспал несколько часов, в течение которых должен был выполнять свой долг. И люди, танцующие в непосредственной близости от Боу-стрит, буквально выставляли напоказ правонарушения, только что не хвастаясь ими перед тамошними офицерами.
Стоявшим здесь офицером. Он здесь, он представитель закона, и если это хоть что-то значит для него, он должен арестовать весельчаков.
Будь оно все проклято.
Сначала он подошел к скрипачу, положил руку на смычок. Музыка немедленно смолкла.
– Сэр, вы не можете играть здесь, – объявил он и, повысив голос, добавил: – Идите за мной. Все. Мы в квартале от магистратского суда.
Скрипач яростно запротестовал. Танцующие разбежались – все, кроме одного. Мужчина лет сорока заплакал так отчаянно, как плачут только дети или горькие пьяницы.
– Я не могу идти в тюрьму.
Каллум покачал головой.
– Вы всего-навсего пойдете в караульное помещение. Утром предстанете перед магистратом.
– Я не могу ждать до утра! Это слишком долго.
Мужчина пошарил в карманах, вытащил горсть банкнот и мелочи, явно намереваясь подкупить полицейского. Монеты проскальзывали сквозь пальцы и со звоном падали на тротуар.
– Сядьте! – Каллум сжал локоть незнакомца, подвел его к обочине. – Ради всего святого, не стойте вы, иначе покалечите себя!
Он ловко собрал монеты с мостовой и сунул в руки владельца.
– И что плохого, если вы протрезвеете в караульном помещении?
– Жена будет скучать.
– Как мило! Особенно приятно будет для нее узнать, что вы нарушили закон.
– Ничего я не нарушал. Она прикована к инвалидному креслу и знает, как я люблю танцевать. Она не возражает. Но если я не буду дома к полуночи, она посчитает, что я ее бросил. – Он закрыл лицо руками и снова заплакал: – Я никогда ее не покину. Я люблю жену.
