Сахарову оставалось жить совсем недолго: он умер 14 декабря 1989 года. С его уходом страна потеряла нравственный авторитет, с каким не мог потягаться ни один политик. Этот человек, чудом явившийся из глубин сталинской системы, был отмечен гением и признаками святости – во всяком случае, никого, кто более бы соответствовал понятию “праведник”, Россия породить не смогла. В день похорон Сахарова, когда проститься с ним, несмотря на лютый мороз, пришли толпы людей, “Московские новости” напечатали специальный выпуск, целиком посвященный Андрею Сахарову – “нашей больной совести”. О Сахарове говорили писатели, политики, художники. Но самый пронзительный текст написал Сергей Аверинцев – филолог, специалист по раннему христианству, один из крупнейших мыслителей конца XX века. Аверинцев опроверг широко распространенное представление о Сахарове как о человеке “не от мира сего”, непрактичном и неумелом политике. Искатель правды и хороший оратор – не одно и то же, писал Аверинцев.
Пророк не видит слушателей перед собой, он видит то, о чем говорит. Да, Андрей Дмитриевич порой словно не видел того, что рядом. Его глаза были фокусированы на даль. Они видели целое. И вот парадокс: стремясь мыслить по-современному, да ведь и достигая этого, он являл, однако, свойство сознания, резко отделявшее его от современников и сближавшее с мыслителями совсем иных эпох, с теоретиками естественного права и общественного договора: мысль его шла сверху вниз, от больших абстракций, от общих основоположений. Она была ориентирована, как говорили в старину, на неподвижные звезды. […] Андрей Дмитриевич действительно имел принципы в подлинном, изначальном смысле: principia, основоположение
[128].
Во многом Сахаров был нравственным фундаментом перестройки. После его смерти этот фундамент стал рассыпаться, превращаться в зыбучие пески.
За несколько часов до кончины Сахаров говорил с группой депутатов. Его короткую речь также опубликовали “Московские новости”: “Мы не можем принимать на себя всю ответственность за то, что делает сейчас руководство. Оно ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет. Оно оставляет страну на эти годы в таком состоянии, когда все будет разрушаться, интенсивно разрушаться. Все планы перевода на интенсивную, рыночную экономику окажутся несбыточными, и разочарование в стране уже нарастает”
[129].
В мае 1989 года парламенты всех трех прибалтийских республик, где к этому времени коммунисты остались в явном меньшинстве, объявили о суверенитете. Чтобы придать историческую законность этим заявлениям, депутаты из Прибалтики потребовали создать особую комиссию, которая дала бы историческую оценку пакту Молотова-Риббентропа и секретным соглашениям о разделе Европы (хотя Кремль продолжал настаивать на том, что ничего подобного не было). Комиссию возглавил Александр Яковлев. Одновременно с этим журнал “Новый мир” начал публиковать главы из “Архипелага ГУЛАГ” Солженицына – “самого мощного обвинительного приговора, какой только выносился в наше время политическому режиму”
[130], как выразился Джордж Кеннан, один из самых проницательных американских дипломатов XX века. Советский Союз так и не смог обеспечить своим гражданам достойную жизнь. Теперь же он лишался и своей исторической легитимности.
Глава 3
“Мы потерпели победу”
Дух перестройки выветрился?
К концу 1989 года эмоциональный подъем и эйфория, которые долго поддерживали в своих читателях “Московские новости”, сменились усталостью и фрустрацией. Надежды на то, что удастся оживить социализм и вернуться к той исторической точке, с которой все “пошло не так”, разбились об экономическую реальность. К 1990 году очереди исчезли – стоять было просто не за чем: нехватка табака в Ленинграде и Москве грозила народными бунтами, талоны на продукты стали обыденностью. Газеты могли не писать о дефиците: низкое качество газетной бумаги и тусклая печать говорили сами за себя. Иностранные компании, которые до этого снабжали Советский Союз чернилами и бумагой, остановили свои поставки – валюты в стране не было. Экономисты предупреждали Горбачева, что с 1 января 1990 года государству будет нечем платить зарплату армии и милиции.
Последний год 1980-х завершал историческую эпоху. Как политический курс перестройка продолжалась еще два года, но дух ее выветрился. Будущее представлялось мрачным и непредсказуемым. Многие устремились на Запад. Традиционное новогоднее поздравление Горбачева с наступающим 1990 годом не предвещало ничего хорошего. Мариэтта Чудакова, историк литературы, записала тогда в своем дневнике: “С серьезным, почти трагическим лицом начинает свое приветствие Горбачев… На лице его мелькает на миг страх, едва ли не ужас. Что он видит впереди? Что чувствует?”
[131].
Массовую культуру захлестнула волна “чернухи”. Одним из самых талантливых и востребованных в этом жанре стал журналист и первая советская телезвезда Александр Невзоров. Биографию он имел пеструю: в разное время и с разным успехом был певчим в церковном хоре, профессиональным каскадером, криминальным репортером, активистом общественного движения, ультранационалистом, парламентарием, патриотом-империалистом, романтиком-индивидуалистом, меркантильным циником, мошенником и даже либералом. Но в основном Невзоров являл собой продукт телевидения и его олицетворение: именно телесредствами он конструировал реальность и собственный образ.
Впервые он появился на экране в конце 1987 года в ежедневном выпуске новостей под названием “600 секунд”. В черной кожаной куртке, с модной щетиной на лице, красавец-ведущий сидел под мигающим монитором, где шел обратный отсчет времени. На десять минут Невзоров погружал аудиторию в мир социальных ужасов: разоблачал коррупцию, срамил бюрократов, показывал убийц и их жертв, беседовал с проститутками и алкоголиками. Передача шла в прямом эфире и была своего рода аттракционом. Журналист работал “без страховки” и должен был уложиться ровно в 600 секунд. Каждый раз он повторял этот трюк безупречно. Несмотря на то, что “600 секунд” снимались и выходили на ленинградском телевидении, смотрели их 50 миллионов зрителей по всей стране.
Невзоров выступал одновременно и ведущим, и репортером. Вместе со своей командой он врывался в ведомственные учреждения и больницы, проникал в тюрьмы и на скотобойни. Он показывал социальное дно во всех его кровавых и непристойных подробностях. Журналистское бесстыдство и напор гипнотизировали зрителей. Невзоров совал микрофон в лицо и начальникам разных рангов, и заключенным. Если “Взгляд” создавала и смотрела городская элита, ориентированная на Запад, то программа “600 секунд” была адресована более широкой публике и, по сути, торговала всем, что хорошо раскупалось – насилием, национализмом и “порнографией смерти”. Чем больше трупов, тем выше градус.
