1 октября “Московские новости” вышли с новым подзаголовком – “независимая газета”. На ее страницах открыто обсуждался вопрос о будущем издания. Александр Яковлев считал, что задачей “Московских новостей” должно стать воспитание и формирование среднего класса. Причем не интеллигенции, зависимой от государства, а класса профессионалов, которые в состоянии прокормить себя сами, не полагаясь на милости государственной системы. Именно такие люди смогут повести Россию вперед. Яковлеву вторил популярный экономист Николай Шмелев: люди до смерти устали от идеологии. “Пусть газета по примеру просветителей XVIII века попробует обратиться к умственности, человечности обывателя, тем росткам добра в людях, которые еще не до конца вытоптаны”. Шмелев предлагал новый лозунг: “Да здравствуют здравый смысл и порядочность!”
[148]. Порядочности и здравомыслия как раз очень не хватало, а консервативное ядро партии и КГБ сдавать позиции не намеревалось.
Развязка
Горбачев испытывал все большее экономическое и политическое давление, но продолжал колебаться. Его попытки примирить ельцинскую программу экономической либерализации с сохранением государственного контроля предсказуемо привели к росту всеобщего раздражения. Ельцину, в свою очередь, надоело нежелание Горбачева смотреть в лицо действительности и проводить срочные реформы. Он пригрозил полным выходом России из состава СССР – то есть, фактически, ликвидацией самого СССР.
Речь Ельцина прозвучала ультиматумом, и Горбачев воспринял ее именно так. “Что означает выступление Ельцина?” – спросил Горбачев у своего президентского совета. “Это объявление войны Центру. Если мы не примем ответных мер, потерпим поражение”, – ответил Крючков, председатель КГБ. Премьер-министр Николай Рыжков нарисовал мрачную картину: “Страна становится неуправляемой. Она на грани развала. Мы не можем оставаться у власти в пределах Кремля, Садового кольца. И только. Государственная система разрушена. И ответственность за это останется на нас… Нужно показать власть!”
[149].
Как писал помощник Горбачева, Грачев, “возникла патовая ситуация, в которой Горбачеву оставалось либо смириться с дерзостью отпущенных им на волю республик и капитулировать, либо стукнуть по столу кулаком и напомнить своим подданным, что «он еще царь». Сделать это можно было, либо попытавшись вернуться в недавнее еще генсековское прошлое, к чему подталкивали некоторые партийные консерваторы из его окружения, либо мощным прорывом вперед вернуть себе политическую инициативу. Из двух взаимоисключающих вариантов Горбачев выбрал… оба. Но поскольку совместить их было затруднительно, начал действовать, как водитель забуксовавшей в грязи машины: подал назад, чтобы потом с разгона преодолеть препятствие”
[150]. Как это делали все предыдущие советские правители, горбачевское Политбюро потянулось к двум главным рычагам – внутренним войскам и СМИ, но вдруг обнаружило, что не может задействовать ни тот, ни другой. МВД возглавлял Вадим Бакатин – интеллигентный, порядочный и прагматичный человек либеральных взглядов. Он отказался подавлять массовые демонстрации, отдавая себе отчет в том, что разогнать толпу в 400 тысяч человек было бы физически невозможно. Когда Крючков потребовал, чтобы Бакатин “продемонстрировал силу”, Бакатин ответил ему: “Вот вы ее и показывайте. Пускай те, кто хочет запретить эти протесты, сами воплотят эти запреты в жизнь. А милиция этого делать не будет”
[151].
Ситуация со СМИ оказалась еще хуже. Рыжков сетовал: “Смотреть тошно – с таким придыханием телеведущий произносит имя Ельцина! [Нужно] убрать половину людей из телевидения! И выгнать этих… из газет!”. Горбачев с ним согласился: “ [Пришла пора] восстановить порядок в средствах массовой информации”. “Восстановить порядок” можно было только силой, а на это Горбачев идти отказывался. 14 ноября Егор опубликовал обращение к Горбачеву, подписанное известными художниками, актерами, режиссерами и писателями, которые к тому же являлись теперь учредителями новых и независимых “Московских новостей”. “Мирные перемены закончились – во многих республиках уже пролилась кровь. В любую минуту теперь она может пролиться в центре. […] Страна неотвратимо сползает к пропасти, к гражданской войне”. Письмо называлось “Страна устала ждать” и заканчивалось ультиматумом: “Спасение лишь в неукоснительном соблюдении президентской клятвы, данной Вами народу в марте этого года. Политическое лавирование показало свою несостоятельность. Уже нельзя уходить от ответственности за сегодняшние дела заклинаниями о социалистическом выборе и коммунистической перспективе. Или подтвердите свою способность к решительным действиям, или уходите в отставку”
[152].
Для Горбачева это был удар под дых. “Горбачев огорчен был этим больше, чем чем-либо другим в эти дни: увидел в этом личное предательство”, – записал в своем дневнике Анатолий Черняев, помощник Горбачева, 15 ноября 1990 года. “В стране развал и паника. Во всех газетах предрекают бунты, гражданскую войну и переворот. И почти каждое критическое выступление заканчивается требованием к президенту: «Уходи!», если не можешь даже воспользоваться предоставленными тебе полномочиями”
[153].
Реформаторы-либералы были не единственными, кто ставил Горбачеву ультиматум. То же самое делали и сторонники жесткого курса. В те же дни, когда “Московские новости” опубликовали открытое письмо интеллигенции Горбачеву, полковник Виктор Алкснис, депутат Верховного Совета Латвии, которого либералы окрестили “черным полковником”, потребовал, чтобы Горбачев либо восстановил порядок в стране и прижал непокорные республики к ногтю, либо ушел в отставку.
В конце декабря 1990 года на съезде Верховного Совета Горбачев резко качнулся вправо. В своей самой короткой за всю политическую карьеру речи, занявшей всего 21 минуту, он объявил о том, что устанавливает прямой контроль над правительством, распускает Президентский совет, куда входил Александр Яковлев, и заменяет его неким Советом безопасности. Горбачевский “правый поворот” вызвал смятение в среде либералов и ощущение победы среди националистов и силовиков. Страна, – убеждал он самого себя, – не выдерживает такого темпа реформ; либералы способны только критиковать и не готовы брать на себя никакой ответственности.
Крючкову удалось оклеветать Яковлева, внушив Горбачеву, будто тот замышляет против него заговор. При этом реальный заговор готовился как раз внутри самого КГБ. Отодвинув Яковлева, КГБ добился ключевых назначений в СМИ и МВД. Вместо либерально настроенного Бакатина главой МВД назначили человека из госбезопасности – Бориса Пуго. Телевидение отдали в распоряжение Леонида Кравченко, консерватора с блестящей партийной карьерой. Тот быстро убрал из эфира либерально настроенных телеведущих. По всем признакам это была контрреволюция, но в силу ее ползучести ее так никто не определял. Ситуацию взорвал Эдуард Шеварднадзе, министр иностранных дел и один из ближайших соратников Горбачева. 20 декабря, прямо во время Съезда народных депутатов, Шеварднадзе подал в отставку, публично объявив, что надвигается диктатура и к власти готовится прийти “хунта”. Он знал, о чем говорил: КГБ курировал половину сотрудников министерства иностранных дел, и многие из них предупреждали Шеварднадзе о планах “конторы”.
