Одним из главных атрибутов российского олигарха начала 1990-х была обширная личная служба безопасности для противостояния бандитам и рэкетирам. Вместо того чтобы платить за “крышу”, олигархи нанимали в качестве охраны милиционеров, а также бывших (а иногда и действующих) сотрудников “конторы”, как принято было называть КГБ. Но служба безопасности Гусинского напоминала маленькаую армию и насчитывала около тысячи человек. Иногда он действительно использовал ее в деловых целях (однажды помог Лужкову вернуть контроль над десятками бензозаправочных станций, захваченных бандитами), но прежде всего это войско было символом статуса. Как сказал один из его компаньонов, “Гусинский очень любил играть в солдатиков”.
В какой-то момент Гусинский мог похвастаться “богатой коллекцией” из пяти высокопоставленных офицеров КГБ, находившихся у него на службе. В их числе оказался и Бобков, который еще несколько лет назад допрашивал самого Гусинского, пойманного на фарцовке. Какие именно услуги оказывал Бобков Гусинскому, до конца понятно не было (Гусинский утверждал, что они носили в основном лоббистский характер), но ясно было одно: Гусинскому льстило, что у него на зарплате находится один из самых влиятельных генералов советского КГБ. Медиаинтересы Гусинского лежали примерно в той же плоскости: финансируя газету “Сегодня”, он не руководствовался соображениями прибыли – для этого у него имелся банк. Газета служила украшением на фасаде его бизнес-империи, символом его статуса и влияния. Обладание же крупным телеканалом сразу переводило его в разряд тяжеловесов и ставило в один ряд с Борисом Березовским, который вошел в ближний круг Ельцина и управлял “Останкино”, превратившись в одного из главных российских олигархов.
Когда к Гусинскому пришли Киселев и Добродеев и предложили купить программу “Итоги”, он был уже к этому внутренне готов. Только мыслил он, в отличие от Киселева, масштабами не программы, а телеканала и медиахолдинга. Уже через полчаса кабинет Гусинского наводнили помощники и адвокаты, которым было объявлено: мы создаем новый частный канал, деньги не проблема. Это напоминало сцену из какого-нибудь голливудского фильма 1950-х годов.
Поскольку у государства ресурсов было на тот момент немного, олигархи создавали свою собственную, параллельную инфраструктуру, которая, по сути, подменяла собой государство. В холдинг Гусинского “Медиа-Мост” входили маленькая армия, банк, дипломатическая служба, его собственная газета, радиостанция и телеканал. Со временем он попытается обзавестись авиа- и телекоммуникационной компанией, а к медийным активам добавится журнал “Итоги”. По Москве Гусинский разъезжал в сопровождении кортежа с сиреной и мигалками, пользуясь на дорогах полосой, выделенной для членов правительства.
Если бы Советский Союз не развалился, Киселев, вероятно, стал бы главным комментатором международных событий на советском телевидении, а Добродеев поднялся до кресла руководителя ЦТ СССР. Как и представители старшего поколения идеологов, они принадлежали к советской элите. Но, в отличие от шестидесятников, лишившихся былого статуса в ходе либерализации экономики, они ухватились за те возможности, которые возникли в результате развала советской командной экономики. Привилегии и блага, которые раньше распределял среди номенклатуры аппарат ЦК КПСС, теперь распределял Гусинский. Киселев с Добродеевым бесплатно получили квартиры в элитных домах, загородные дачи, автомобили с личными водителями и заоблачный, по меркам большинства населения, оклад. Они вышли из гонки победителями.
В отличие от Анпилова или Нины Андреевой, они не были обременены идеологией социализма; их не преследовала русская национальная идея и не занимали мысли о прошлом величии России. Они были профессионалами и жили в настоящем времени, свободном от государственной идеологии. У них были образование, опыт работы и уверенность в собственных способностях, которые позволили им безболезненно перейти из старой советской элиты в новую российскую. Когда Гусинский спросил Киселева с Добродеевым, кому лучше поручить управление новым каналом, оба назвали имя Игоря Малашенко – их бывшего начальника в “Останкино”. В этом не было ничего удивительного: еще недавно он занимал пост заместителя руководителя центрального телевидения и пользовался репутацией человека умного, амбициозного и дельного.
Первая встреча Малашенко с Гусинским была встречей двух параллельных миров. Если бы не распад Советского Союза, их траектории вряд ли бы пересеклись. “Он произвел странное впечатление на меня, а я наверняка произвел странное впечатление на него”, – вспоминал Малашенко
[259]. У сына советского генерала, выходца из номенклатурной семьи, было мало общего с евреем-миллионером, бывшим фарцовщиком и кооператором, развлекавшимся наймом на службу бывших высокопоставленных чинов КГБ. Хотя эта встреча и казалась случайной, историческая логика в ней была.
Во взаимодействие вступили два совершенно разных мира – крупный бизнес, выросший из кооперативов, и меритократия, сложившаяся еще в советскую эпоху. Никакого пиетета по отношению к интеллигенции Малашенко не испытывал, мерилом нравственных и либеральных ценностей ее не считал и отзывался о ней скорее уничижительно. Тем не менее сам он был ее воплощением, принадлежа к классу образованных, квалифицированных и опытных профессионалов, взращенных советской системой. В университете он изучал философию, но марксизму-ленинизму предпочел политическую философию Данте: в качестве темы диссертации выбрал его трактат “О монархии”, посвященный взаимоотношениям между религиозной и светской властью. Однако, будучи человеком амбициозным и честолюбивым, Малашенко вскоре понял, что академическая наука наверх его не выведет, и принялся взбираться по карьерной лестнице, для начала устроившись на работу в престижный Институт США и Канады. Малашенко не принадлежал ни к кругу перестроечных реформаторов, ни к кругу диссидентов. Солженицын его интересовал мало. Идеи “социализма с человеческим лицом” и того меньше. Книгой, которая на него произвела куда более сильное впечатление, была антиутопия Джорджа Оруэлла “1984”.
Психологически все вышло очень правдиво. Эта страна, эта галактика [описанная Оруэллом] не должна была существовать, но она существовала. Я в ней жил, я пытался овладеть двоемыслием, чтобы внятно и убедительно говорить о Советском Союзе, хотя это было невозможно. Наша официальная доктрина учила, что дважды два – десять. У нас, в более либеральном Институте США и Канады, разрешалось говорить, что дважды два – восемь, иногда – семь. Но в конечном итоге и это было неважно, потому что и то, и другое было враньем
[260].
Перед Малашенко, как и перед многими другими умными, энергичными и амбициозными людьми в Советском Союзе, стоял вопрос практический: как и где найти применение своим талантам и энергии и в то же время не потерять уважение к самому себе? Талантливый математик или филолог мог бы спокойно заниматься своим делом, идя на минимальные жертвы: государство не мешало тем людям, которые не лезли в политику. Но как быть, если твои таланты и энергия лежат как раз в области политики, СМИ, социальных процессов? “Я очень четко сознавал: или моя жизнь пройдет напрасно, или системе придется измениться”
[261].
