Президентские выборы 1996 года и залоговые аукционы превратили банкиров в олигархов, а журналистов – в проповедников. Олигархи праздновали победу и требовали вознаграждения. В интервью Financial Times Березовский ставил переизбрание Ельцина в заслугу себе и союзу семи банкиров, который он сформировал в Давосе и который сразу же окрестили “семибанкирщиной”. “Мы наняли Чубайса и вложили огромные суммы в предвыборную кампанию Ельцина. Теперь у нас есть право занимать правительственные должности и пожинать плоды нашей победы”
[294]. Поскольку Ельцин был только частично дееспособен, олигархи полагали, что править Россией должны они.
Заместителем премьер-министра России назначили Потанина, автора схемы залоговых аукционов. Через несколько месяцев Березовский получил должность заместителя секретаря Совета безопасности. Правда, главным орудием власти, находившимся в руках олигархов, были все же не официальные должности, а СМИ, особенно телевидение. Выборы Ельцина убедили олигархов в том, что контроль над СМИ практически тождественен политической власти. “В какой-то момент я понял: та штука, которую мы создали, она развивалась настолько быстро, я не догонял. Она оказалась больше меня”, – говорил Малашенко
[295]. Безусловно, это нельзя было назвать нормальным телевидением, каким Малашенко когда-то его задумывал.
Гусинский осыпал своих журналистов бонусами и привилегиями, обеспечивал их беспроцентными кредитами и покупал им квартиры и машины. Изначально получая гораздо более высокую зарплату, чем в других СМИ, журналисты Гусинского сами сделались членами олигархического клана. Они обедали в самых дорогих московских ресторанах. Киселев, за которым уже закрепилось прозвище “барин”, получил загородный дом (как и Малашенко с Добродеевым) в подмосковном Чигасове – не доступном для посторонних элитном коттеджном поселке, выстроенном Гусинским. Чигасово называли “русской Швейцарией”.
В заставке к программе “Итоги” Киселев шел по Кремлю. Затем на экране возникал калейдоскоп картинок и цитат: Тэтчер, Горбачев, Ельцин, Никсон. Заключительную, вырванную из всякого контекста фразу произносил патриарх РПЦ Алексий: “Духовный образ России”. Она звучала как раз тогда, когда Киселев уверенно шагал по Красной площади. Кадры снимались до президентских выборов, но после выборов эта фраза приобрела особый смысл.
Не прошло и года после выборов, как телекритик Ирина Петровская написала: “Киселев в своей программе «Итоги» не вещает, а проповедует. Он говорит даже не от имени президентской команды, а как один из ее признанных членов”
[296]. Киселев мог получить почти любую нужную ему информацию. “Итоги” не столько отражали политический процесс, сколько формировали его. “Киселеву стало очень трудно дистанцироваться от Кремля”, – признавал Малашенко
[297]. Из политического комментатора Киселев превратился в политическую фигуру, газеты публиковали его рейтинги наряду с рейтингами политиков.
После выборов Ельцин предложил Малашенко – в знак признания его заслуг – возглавить администрацию президента. Речь шла об одном из самых важных постов в Кремле. Но тут Малашенко совершил беспрецедентный поступок: он отказался от предложения Ельцина – и, по его словам, всю оставшуюся жизнь сожалел об этом решении. Он поступил так не из скромности или смирения. Скорее напротив. Малашенко считал, что управление частным телеканалом – занятие гораздо более важное, чем руководство кремлевской администрацией, и ельцинская избирательная кампания служила тому подтверждением.
Разгромив коммунистов и потеснив “партию войны” в Кремле, Малашенко и Гусинский почувствовали себя непобедимыми. Триумф либеральной повестки в России казался полным и окончательным, независимо от того, кто придет после Ельцина. “Я не понимал политической задачи. Я не понимал, что центральный вопрос политики в России – я имею в виду и историческую Россию, и Советский Союз – это вопрос преемственности власти, особо остро стоящий именно в современной России, потому что не понятен источник легитимности этого государства. Если бы я в 1996-м году, например, понял, что центральный вопрос там, кто будет преемником Ельцина, я бы, может быть, вел себя по-другому. Но мне такой вопрос в голову не приходил, потому что я считал, что после 1996-го тема возврата к коммунизму закрыта навсегда. Я считал, следующие выборы будут нормальными, где будут соперничать какие-то некоммунистические кандидаты. Ну, пусть соперничают. Нам все равно. Мы тут как бы медиа, у нас телекомпания и прочее”, – говорил Малашенко много лет спустя
[298]. Как и Гусинский, он верил, что НТВ выстоит при любой власти, поскольку само властью и является.
Правда, имелась и другая причина для его отказа. Малашенко видел, как вели себя во время предвыборной кампании Гусинский с Березовским. Он прекрасно понимал, что, прими он предложение Ельцина, они будут воспринимать его как своего человека в Кремле – как инструмент влияния, а не независимую от них власть. Становиться их заложником Малашенко не хотел. Воевать с ними и ставить их на место – не был готов.
Кроме того, при всей самоуверенности олигархов, Малашенко видел в них – в частности, в Гусинском – противовес, сдерживающий экспансию государства и его возможности подавления свобод и индивидуализма, которые он ценил больше всего. Будучи по природе индивидуалистом и мизантропом, Малашенко был невысокого мнения о народных массах. Его любимым философом стал Ортега-и-Гассет, автор книги “Восстание масс”, который считал, что гарантами свобод являются феодалы, а не народ, а демократия вовсе не служит гарантией либерализма и индивидуальных прав; любое государство – демократическое или деспотическое – всегда стремится к расширению своей власти, и, следовательно, ему необходимо противопоставлять альтернативные источники власти, а ими могут обладать только бароны.
В углу кабинета Малашенко в НТВ стояли настоящие толедские рыцарские доспехи. Заставкой на мониторе была панорама испанского замка с цитатой из Ортеги-и-Гассета: “Эти башни воздвигнуты, чтобы защитить личность от государства. Господа, да здравствует свобода!”. Сам Малашенко управлял, как ему казалось, наиважнейшей башней замка – телевизионной. После семидесяти лет государственного насилия и построения социализма феодализм представлялся ему шагом вперед, а влияние олигархии – наименьшим злом по сравнению со всесильным государством, уничтожившим миллионы своих граждан во имя собственного величия. Олигархи с их страстью к замкам и частным армиям обладали внешними признаками феодальных баронов.
Однако внешние признаки оказались обманчивы, и надежда Малашенко на то, что олигархи встанут грудью на защиту частных свобод, не оправдалась. Олигархи не обладали ни историческим самосознанием, ни ответственностью или, по крайней мере, дальновидностью, ни культом феодальной чести. Вместо того чтобы устанавливать правила и строить институты, которые могли бы защитить их собственность и личные свободы, они принялись расширять свои уделы, развязали самоубийственную для них же самих междоусобную войну и в конце концов привели на престол Владимира Путина.
