В июле 1997 года, когда руководство НТВ предпринимало отчаянные попытки освободить журналистов из плена, Ельцин пригласил бывших членов своего избирательного штаба на обед. Как вспоминал Малашенко, обед был обставлен по протоколу: герб, меню перемены блюд: “Борис Николаевич в таком лучезарном, хотя несколько деланно лучезарном настроении говорит, как все хорошо за этот год, как вообще все здорово. Что у нас экономика улучшается, что невыплаты по зарплате прекратились и уже там все почти выплатили, а то, что осталось невыплаченным, выплатят уже очень скоро, и что вообще все чудесно”. Ответ протоколом не предполагался, но Малашенко, у которого на уме были неосвобожденные заложники, вдруг прорвало, и он произнес монолог, никак к этому протоколу не подходивший.
“Я сказал, что есть вещи поважнее невыплаченных зарплат, что есть сила и воля государства, и что если этого нет, то государство начинает просто расползаться как гнилое сукно. Я еще к каким-то там историческим примерам прибегал. И говорил, что вот сейчас то, что происходит с Чечней, погубит государство, потому что мы делаем вид, что там все хорошо, а там все совершенно не хорошо, и что если это будет продолжаться таким образом, то очень скоро возникнет дилемма: либо там опять начинать войну, бойню, либо капитулировать, и тогда Чечня будет просто Россией править через какое-то время, потому что у них воля есть. А у нас нет. Я сказал, что ничего не делается, что надо создать какие-то боеспособные части, хотя бы несколько – там же много не надо, – которые способны вести современные боевые действия и проводить контртеррористические операции, уничтожая боевые формирования террористов. Я при этом рассказывал про наших журналистов, которые там сидели, про все это”. Малашенко, как ему казалось, говорил минут 10–15. “Так не говорят с президентом, конечно”, – оценивал он свой монолог позднее
[319].
После монолога Малашенко воцарилось молчание. Сидевшие за столом не смели поднять глаза. Ельцин не проронил ни слова. Он просто продолжал есть в гробовой тишине. После паузы он начал снова рассказывать про то, что экономика улучшается, а невыплаты по зарплате уже почти прекратились. Теперь уже речь шла о достоинстве Малашенко, и промолчать он не мог. “Я это слушал, слушал и говорю: Борис Николаевич, вы меня извините, пожалуйста, я вот высказался на тему, которую я считаю чрезвычайно важной. Я говорю: но вы мне, пожалуйста, ответьте. Вы можете сказать, что, Игорь, вы не правы, вы совершенно неправильно там представляете ситуацию, она не такова. Вы можете сказать, что да, я вижу проблему там, но не знаю, что с этим пока делать, думаю и еще чего-нибудь. Но я это сказал. И тут Б. Н. совершенно звереет. И я вспоминаю историю, которую слышал еще на лекциях по психологии в университете. Почему медведь – самое опасное животное для дрессировщиков? У него лицевые мускулы неразвиты, поэтому у него все время такая добродушная с виду морда. И поэтому, когда он начинает злиться, это никак не выражается на его лице. И в тот момент, когда он уже абсолютно зол, он уже оскалил пасть, тогда уже поздно. Вот это я вспоминаю, потому что физиономия Бориса Николаевича внезапно искажается такой звериной гримасой, которая, впрочем, исчезает довольно быстро, и он мне говорит: значит так, вы говорите, я говорю, но дискуссии не будет. Отлично, раз дискуссии не будет, тогда я молча начинаю есть перепелку”
[320].
Вскоре после этого Гусинский заплатил выкуп в 1,5 миллиона долларов через Бадри Патаркацишвили, делового партнера Березовского, и 17 августа 1997 года, после трех месяцев плена, Масюк освободили – в тот же день, когда Аслан Масхадов прилетел с визитом в Москву. Малашенко, Добродеев и Киселев устроили пресс-конференцию в гостинице “Славянская”, где компания НТВ обычно отмечала свои дни рождения. Малашенко объявил о том, что НТВ заплатило выкуп, и обличительно указал на Масхадова и его правительство. “У нас также есть основания утверждать, что президент Масхадов знает, что в Чечне есть такой бизнес, как торговля людьми, и занимаются им его сподвижники под руководством вице-президента Вахи Арсанова… Я не знаю, – продолжил Малашенко после паузы, – сознавал ли Ельцин, что встречается с главным тюремщиком Чечни: я убежден, что так подогнать сроки освобождения журналистов со встречей в Москве мог только сам тюремщик”
[321]. В заключение Малашенко заявил, что государство не способно исполнять свой конституционный долг и защищать собственных граждан.
Масюк рассказала о том, как ей и ее коллегам жилось в плену, где ее стерегли чеченцы, курившие анашу. “У нас иногда возникало желание их убить. Были ситуации, когда для этого было достаточно протянуть руку и нажать на курок… Сейчас журналистам в Чечне делать нечего. Пусть сидят там себе без журналистов. Я, конечно, не осуждаю весь чеченский народ. Но есть люди, которых я ненавижу”, – зло закончила она свою речь.
На следующий день после этой пресс-конференции Ельцин публично ответил Малашенко. На заседании Совета безопасности он сказал, что в Чечне идет мирный процесс, а некоторые плохо информированные люди, вроде Малашенко, которые ничего не знают про Чечню, занимаются очернительством. Ельцин уже думал о преемнике и отчаянно хотел закрыть чеченский вопрос, чтобы двигаться дальше, поэтому его привела в ярость попытка Малашенко снова затронуть эту больную тему. Разговаривать с Масхадовым было необходимо, потому что какой бы слабой фигурой ни был президент Чечни, он являлся единственной альтернативой той самой войне, за которую НТВ критиковало Ельцина.
После ответа Ельцина, по воспоминаниям Малашенко, к нему подошел Березовский, чтобы подбодрить: “Игорь, не расстраивайтесь, зато теперь мы с Чечней можем делать все, что хотим”. Малашенко понимал, что Березовский прав, что общественное мнение перевернулось, что чувство вины по отношению к Чечне и готовность согласиться на ее независимость и мир сменились злобой и желанием покончить с Чечней раз и навсегда. Мысль эта, впрочем, Малашенко не порадовала. “В тот момент меня волновала не Чечня, а Россия. И я понимал, что [этот перелом в сознании] потом России отзовется так, что мало не покажется. И именно это в итоге и произошло”
[322].
Никто не возбуждал бо́льшую ненависть к Чечне и не критиковал Ельцина за его мировое соглашение с Масхадовым активнее, чем подконтрольное Березовскому ОРТ. Каждую неделю Невзоров, нанятый Березовским, выходил в эфир с программой “Дни”, название которой отсылало к ультранационалистической газете “День” под редакцией Проханова. Летом 1996 года невзоровская программа показывала российских десантников, которые размахивали засушенными на солнце ушами чеченских боевиков, и рассказывала о том, что ранее эти самые боевики распинали солдат из федеральных войск на крестах.
В 1997 году тревожные кадры перекочевали из подобных программ прямо в выпуски новостей. Вскоре после освобождения Елены Масюк и НТВ, и ОРТ показали фрагменты любительской съемки того, как в Чечне публично казнят людей, приговоренных к смерти по закону шариата. “Сейчас вы видите, как двух приговоренных ведут к стене, задрапированной черным крепом, – спокойным голосом поясняла диктор ОРТ. – Сама по себе казнь была обставлена в соответствии с традициями, характерными для публичных наказаний, существующих ныне в некоторых странах Востока”
[323]. Оба канала показали кадры с расстрелом в прайм-тайм, в своих вечерних выпусках новостей. Это в корне отличалось от обычных репортажей о войне. Видеозапись казни демонстрировалась совсем не для того, чтобы просто информировать телезрителей, она была нужна для того, чтобы вызвать отвращение и ненависть.
