Крепкое государство для россиянина не аномалия, не нечто такое, с чем следует бороться, а, напротив, источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен… Общество желает восстановления направляющей и регулирующей роли государства… В России тяготение к коллективным формам жизнедеятельности всегда доминировало над индивидуализмом. Факт и то, что в российском обществе глубоко укоренены патерналистские настроения. Улучшение своего положения большинство россиян привыкло связывать не столько с собственными усилиями, инициативой, предприимчивостью, сколько с помощью и поддержкой со стороны государства и общества… Такие настроения имеют место. И потому не считаться с ними нельзя
[386].
Есть соблазн проецировать наше сегодняшнее знание о России как националистическом корпоративистском государстве на первые годы правления Путина и описывать “манифест” как часть продуманного и последовательно воплощаемого плана. В действительности же мало кто обратил тогда внимание на путинский манифест. И уж тем более мало кого он встревожил.
Путинское послание на пороге нового тысячелетия, написанное политтехнологами и консультантами, включая Павловского, отражало не столько реальные замыслы Путина, сколько ожидания людей. Опрос общественного мнения, проведенный в январе 2000 года, показал, что 55 % россиян ожидали, что Путин вернет стране статус великой и уважаемой во всем мире державы, и лишь 8 % надеялись на то, что он приблизит Россию к Западу
[387]. Как человек, вышедший из среды КГБ, Путин, конечно, являлся государственником, но при этом он был свободен от всякой идеологии, а это, в представлении большинства россиян, не противоречило идее капитализма. Оказалось, совсем наоборот.
В либеральной среде Путина воспринимали как авторитарного модернизатора, который восстановит функционирование государства и экономики. Журналистам, определявшим повестку, Путин казался человеком без определенных убеждений, готовым подхватывать и распространять написанные ими лозунги. Коридор возможностей был изначально довольно широк, и именно от них зависело, в какую сторону он будет сужаться. Просвещенный, обеспеченный, прозападно настроенный средний класс видел в Путине правоцентристского президента с либеральным взглядом на экономику – своего рода российского Аугусто Пиночета.
Через пять дней после официального избрания Путина его давний знакомый Петр Авен, руководитель “Альфа-банка”, крупнейшего в России частного банка, дал интервью газете The Guardian. Он упомянул Пиночета в качестве образца для подражания: “Я сторонник Пиночета не как личности, а как политика, который принес пользу своей стране. Он не был коррупционером. Он поддерживал свою команду экономистов в течение десяти лет. Для этого нужна сила. Я вижу здесь параллели. У нас сейчас похожая ситуация”
[388]. Если президенту понадобится прибегнуть к авторитарным методам для осуществления дальнейших реформ, что ж, пусть так оно и будет, говорил Авен. Прошлое Путина не слишком беспокоило российских либеральных журналистов. Клеймить его за то, что раньше он работал в КГБ, означало бы подвергать его своего рода социальной дискриминации. На тех, кто все-таки выступал против Путина, ссылаясь на его чекистское прошлое, смотрели как на “демшизу”.
На думских выборах 1999 года “Союз правых сил” (СПС), избирательный блок, созданный Гайдаром, Немцовым, Чубайсом и Ириной Хакамадой, набрал солидные 8,5 % голосов. Он выступал за либеральные экономические реформы и шел на выборы под лозунгом “Путина – в Кремль, Кириенко – в Думу!”. Немцов, голосовавший против поддержки Путина, остался в меньшинстве. На вечеринке, которую устроил СПС по случаю парламентских выборов 1999 года, Путин произнес тост за “нашу общую победу”.
На следующий день он собрал в своем кабинете лидеров всех победивших фракций и присоединился к тосту лидера КПРФ Геннадия Зюганова, который предложил выпить за Сталина по случаю его 120-летнего юбилея. Путина, чей дед был поваром на сталинской даче, этот тост не покоробил. В глазах Путина Сталин символизировал не репрессии, а наивысшее воплощение государственной мощи. Путин не был ни сталинистом, ни либералом: как профессиональный разведчик он умел не выделяться из толпы и адаптироваться к меняющимся обстоятельствам. Он мог входить в роль и менять образ в зависимости от ситуации, чтобы завоевать доверие и симпатию собеседника. Его умение подыграть и изобразить нужную эмоцию создавало у людей впечатление, что он полностью разделяет их взгляды.
Путин наблюдал упадок и крах плановой экономики, служил в ГДР и, как многие в его окружении, стремился к капиталистическим благам. Он не питал иллюзий по поводу социализма и легко встроился в рыночные отношения. В начале 1990-х он служил помощником Собчака и отвечал за внешнеэкономические связи, которые обогатили немало его друзей и в том числе Геннадия Тимченко.
Ранняя экономическая программа Путина, включавшая плоскую шкалу налогообложения с низкой ставкой, была вполне либеральной. Советником Путина по экономике стал убежденный либертарианец Андрей Илларионов, а министром финансов – Алексей Кудрин, входивший в круг Чубайса и Гайдара. Путин тогда вовсе и не помышлял о демонтаже капитализма.
В первые годы путинского правления у среднего класса прибавилось и денег, и жизнерадостности. Цены на нефть пошли вверх; экономический рост России в 2000 году составил 10 %; располагаемые доходы росли еще быстрее. Общественный договор первого путинского срока был достаточно прост и привлекателен для большинства граждан: мы дадим вам безопасность, стабильность и чувство гордости, обеспечим деньгами и импортными товарами – и не станем докучать никакой идеологией. В сущности, это было воплощением мечты середины и конца 1980-х. Взамен Кремль просил только одного – чтобы люди занимались своими делами и не лезли в политику. Население такой договор вполне устраивал: после перенасыщенных политикой 90-х годов возможность заняться собственными делами и пожить в свое удовольствие выглядела крайне привлекательной. Да и возможностей заметно прибавилось. В Москве, к примеру, открылся первый магазин Ikea, и городской средний класс, как и во всем мире, занялся обустройством своего частного пространства в европейском стиле. Одновременно начали появляться недорогие кофейни, где за чашкой утреннего капучино можно было пролистать ежедневную деловую газету “Ведомости”, которую ее учредители, Financial Times, The Wall Street Journal и The Moscow Times, запустили в том же 1999 году в расчете на экономический рост. Вечером можно было сходить в современный кинотеатр в торговом центре или на отечественный мюзикл.
Гидом по новым возможностям и развлечениям стал новый глянцевый журнал “Афиша”. Изначально он задумывался как российский аналог Time Out, но, как всегда в России, перерос в нечто явно большее. Если “Коммерсантъ” когда-то программировал сословие “новых русских”, а НТВ формировало вкусы и ценности среднего класса и бизнесменов, полагавшихся на себя, то “Афиша” конструировала образ молодого, образованного, европеизированного горожанина, выросшего в среде советской интеллигенции, но отвергнувшего и само понятие “совинтеллигенции”, и проклятые вопросы, мучившие их родителей.
