– И все равно, – сказал мистер Фэлкс, чье лицо в тех местах, где его не прикрывала белая борода пророка, сильно покраснело от еле сдерживаемой злости, – вам никогда не переубедить меня, что здесь не самая здоровая обстановка для столь молодого человека, находящегося в наиболее впечатлительном возрасте, как Ховенден. Вы можете изощряться в парадоксах и остроумии сколько угодно, но, повторяю, своего мнения я не изменю.
– Нет необходимости повторяться, – промолвил Кардан, покачав головой. – Неужели вы подумали, что я искренне верю в возможность переубедить вас? Я бы никогда не стал попусту растрачивать время, чтобы заставить зрелого мужчину с устоявшимся мировоззрением поверить в справедливость того, во что он заведомо не хочет верить. Вот было бы вам лет двенадцать или даже двадцать, я, вероятно, попытался бы. Но в ваши годы? Нет, никогда.
– Тогда к чему спор, если вы не стремитесь, чтобы ваша точка зрения возобладала? – усмехнулся мистер Фэлкс.
– Спор ради самого спора, – ответил мистер Карден. – Нужно же нам чем-то себя занять. Я, например, мог бы написать гораздо более содержательный учебник по изящным искусствам, чем Джузеппе Парини
[20].
– Вероятно, – сказал мистер Фэлкс, – но я не читаю по-итальянски.
– И я бы не читал, – подхватил мистер Кардан, – если бы обладал столь не ограниченными возможностями тратить время без толку, какими обладаете вы. К несчастью, я родился без страстного стремления заботиться о благополучии рабочего класса.
– Между прочим, рабочий класс… – с жаром ухватился за его слова мистер Фэлкс. – Как там гласит священный текст: какою мерою мерите, такою и вам будут мерить?
[21] – произнес мистер Кардан.
Насколько пугающе верными оказались эти слова! Последние десять минут он надоедал своими разглагольствованиями бедняге мистеру Фэлксу, а теперь тот полностью развернул ситуацию, воздавая мистеру Кардану полной мерой. Более чем полной! Он посмотрел через край балюстрады. На нижних террасах по-прежнему прогуливались парочки. Интересно, о чем они беседуют? Кардану захотелось спуститься и послушать. Но мистер Фэлкс разыгрывал теперь перед ним свою истинно пророческую роль.
Глава III
Жаль, что мистер Кардан не мог слышать в тот момент слов хозяйки. Он был бы в восторге, потому что говорила она о себе самой. Ее рассуждения на подобную тему ему особенно нравились. Немного встречалось личностей, утверждал он, чья официальная версия, то есть собственное мнение о себе, так разительно отличалась бы от мнения, сформировавшегося у других. Однако она не часто давала ему шанс сравнить их. При мистере Кардане миссис Олдуинкл смущалась, ведь он знал ее очень хорошо и долго.
– Порой, – говорила миссис Олдуинкл, прохаживаясь с Челайфером по второй из трех террас, – мне жаль, что я слишком чувствительная. Я все воспринимаю остро – даже в мелочах. Это как… Это как… – Она сжимала кулаки, словно пытаясь нащупать нужное выражение. – Это как жить без кожи, – закончила она свою мысль с улыбкой.
Челайфер сочувственно кивнул.
– Я до такой ужасной степени проникаюсь чувствами и мыслями других людей, – продолжала миссис Олдуинкл. – Им даже не нужно ничего говорить мне, я и так понимаю, что их беспокоит.
Челайфер с опаской подумал, понимает ли она, что беспокоит его сейчас. Однако усомнился в этом.
– Воистину необычайный дар, – улыбнулся он.
– Но у него есть свои минусы, – признала миссис Олдуинкл. – Вы не представляете, какие страдания я испытываю, когда люди вокруг меня несчастны, особенно если в этом есть доля моей вины. Когда болею, то прихожу в отчаяние, видя, как слуги и сиделки проводят ночи без сна, постоянно сбегают и поднимаются по лестнице, чтобы помочь мне. Знаю, это прозвучит глупо, но моя симпатия к ним так глубока, что иногда мешает мне выздороветь быстрее, чем я могла бы.
– Страшно подумать, – отозвался Челайфер тоном точно отмеренной вежливости.
– Вам трудно даже вообразить, как глубоко воздействуют на меня муки других. – Миссис Олдуинкл с нежностью посмотрела на него. – В тот день, когда вы потеряли сознание… Вам, наверное, даже не понять…
– Это должно было сказаться на вас самым неблагоприятным образом, – сказал Челайфер.
– На моем месте вы пережили бы те же чувства, принимая во внимание все обстоятельства, – заявила миссис Олдуинкл, вложив особый смысл в последние слова фразы.
Но Челайфер скромно покачал головой.
– Боюсь, – произнес он, – что сам я не умею переживать мучения других людей.
– Ну почему вы всегда спешите очернить самого себя? – воскликнула миссис Олдуинкл. – Почему изображаете свой характер в таких мрачных тонах? Вы же прекрасно знаете, что вовсе не такой, каким хотите казаться. Притворяетесь человеком более жестким и сухим, чем на самом деле. Для чего?
Челайфер улыбнулся:
– Вероятно, чтобы восстановить истинное вселенское равновесие. На свете так много людей, которые изображают существ более мягких, чем в действительности. Я прав?
Миссис Олдуинкл словно не слышала вопроса.
– Но вы… – тянула она свою песню дальше. – О вас я хотела бы знать все.
Она посмотрела ему в лицо. Челайфер снова улыбнулся и промолчал.
– И хотя вы сами мне ничего о себе не расскажете, это не имеет большого значения. Я уже все поняла. Я обладаю тончайшей интуицией. Опять-таки в силу своей особой чувствительности. Ощущаю характеры людей. И никогда не ошибаюсь.
– Вам остается позавидовать, – сказал Челайфер.
– Не стоит даже пытаться ввести меня в заблуждение, – продолжила она. – Ничего не получится. Я понимаю вас.
Челайфер вздохнул, но незаметно; она уже повторила эти слова несколько раз.
– Объяснить вам, какой вы в действительности?
– Сделайте одолжение.
– Начать с того, что вы такой же чувствительный человек, как и я. Я сужу об этом по выражению вашего лица, по поступкам. Мне слышится это, когда вы начинаете говорить. Вы можете изображать черствого сухаря… и… облачаться в любую броню, но только я…
Утомленный Челайфер терпеливо слушал: голос миссис Олдуинкл, как всегда, неуверенный, менявший тональность в неожиданной последовательности, звучал в его ушах. Но слова воспринимались невнятными и размытыми. Они потеряли связность и смысл, напоминая шум ветра – звук, который мог сопровождать его мысли, но не мешать им. А мысли Челайфера в данный момент относились исключительно к поэзии. Он мысленно вносил последние штрихи в небольшой «Мифологический инцидент», идея которого недавно осенила его, и последние два дня пытался придать ему необходимую форму. А теперь стихи были сочинены, осталось чуть ошлифовать детали.
