– Но у нас любовь!
Миссис Олдуинкл внезапно сменила тактику:
– Но почему тебе не терпится сразу уехать от меня? Разве так уж невыносимо пожить со мной вместе еще немного? Неужели я требовательна, капризна… и груба? Неужели ты настолько ненавидишь меня, что…
– Тетя Лилиан!
Но миссис Олдуинкл с присущей ей бестактностью и с отсутствием чувства меры продолжала громоздить один нелепый и чисто риторический вопрос на другой, пока сама не испортила эффект, которого собиралась добиться. Она ударилась в такие преувеличения, что они не были способны тронуть за душу даже ее племянницу.
– Ты не любишь меня? Я плохо с тобой обращалась? Била тебя когда-нибудь? Оскорбляла? Или, может, морила голодом?
– Как у вас язык поворачивается произносить такое, тетя Лилиан? – Ирэн промокнула уголки глаз подолом ночной рубашки. – Как вы можете думать, что я вас не люблю? И ведь вы сами постоянно твердили мне, что я обязательно должна выйти замуж, – добавила она, разразившись слезами.
– Как я могу думать, что ты меня не любишь? – повторила миссис Олдуинкл. – Но разве ты не стремишься покинуть меня как можно скорее? Или это неправда? Я всего лишь спросила, в чем причина.
– Причина только одна. Я хочу выйти замуж. Мы любим друг друга.
– Или же она заключается в твоей ненависти ко мне, – упорствовала миссис Олдуинкл.
– Но я вас вовсе не ненавижу, тетя Лилиан. Вы не можете обвинять меня в этом. Вы прекрасно знаете, как я к вам привязана.
– Да, но готова сбежать при первой возможности, – усмехнулась миссис Олдуинкл. – И я останусь одна. Совсем одна.
Ее голос дрогнул, она зажмурилась и сделала гримасу, стараясь, чтобы на лице застыла гримаса боли.
– В полном одиночестве, – с отчаянием промолвила она.
Старею, старею, старею…
Ирэн встала рядом с ней на колени, зажала ее руки между своими ладонями и поцеловала их, а потом прижала к мокрому от слез лицу.
– Тетя Лилиан, успокойтесь, – попросила она. – Не надо, тетя Лилиан.
Миссис Олдуинкл продолжала всхлипывать.
– Не плачьте, – сказала Ирэн и сама залилась слезами.
Ей казалось, будто она одна являлась причиной горя тетушки. На деле же она подвернулась как удачный предлог, чтобы миссис Олдуинкл оплакала всю свою жизнь и приближавшуюся кончину. Причем в какой-то момент мучительного сочувствия и самобичевания Ирэн уже была готова объявить, что разорвет отношения с Ховенденом, чтобы провести остаток своих дней рядом с тетей Лилиан. И все же что-то удержало ее от столь решительного шага. Она любила тетю Лилиан и любила Ховендена. Сейчас Ирэн любила тетю даже больше, чем Ховендена. Но нечто провидческое, помогавшее заглянуть в будущее, а может, и подсознательный опыт, унаследованный Ирэн от предыдущих поколений женщин своей семьи, заставил ее сдержаться. Сознанием и духовной силой она тянулась к тете Лилиан, но этот цветок распустился не на пустом месте, а на корне, глубоко уходившем в глубину ее личности. И если цветок мог достаться тете Лилиан, то корень все равно принадлежал Ховендену.
– Но вы никогда не останетесь в одиночестве, – решительно возразила Ирэн. – Мы постоянно будем рядом с вами. А вы сможете приезжать и жить у нас.
Эти заверения не успокоили миссис Олдуинкл. Она безутешно рыдала. И неумолчно тикали в комнате часы.
Глава III
За последние несколько дней характер записей в дневнике мисс Триплау претерпел значительные изменения. Из любовных они превратились в мистические. Дикую, ничем не сдерживаемую страсть сменили умиротворенные раздумья. Де Леспинас уступила место де Гюйон.
«Помнишь ли ты, милый Джим, – писала она, – как в десять лет мы обсуждали с тобой, что можно считать грехами перед Святым Духом? Мне памятно наше наивное дружное решение, что, например, справлять малую нужду перед алтарем должно считаться совершенно непростительным грехом. Жаль, что это не так, поскольку это один из тех греховных поступков, соблазна которых слишком легко избежать. Нет, боюсь, истинный грех перед Святым Духом никогда не бывает прямолинейным и примитивным. И опасность согрешить велика. Подавлять звучащие в тебе голоса, заполнять голову всяческой мирской чепухой так, что для Бога в ней не остается места, не дать своей душе шанса проявить себя – вот что такое настоящий грех перед лицом Святого Духа. И этот грех непростителен, поскольку непоправим. Раскаяние в последнюю минуту бесполезно. Грех, как и добродетель, сопровождает нас всю оставшуюся жизнь. И этот грех совершает почти каждый. Люди умирают непрощенными и сразу же начинают новую жизнь. И только когда им удается прожить безгрешно перед Святым Духом, они удостаиваются прощения, боль существования прекращается, и их допускают к воссоединению со всеми. Разве не в этом истинный смысл Писания? А ни разу не согрешить сложно. Стоит мне прекратить мыслить, как я осознаю всю скверну своей жизни.
Джим, как же легко мы позволяем себе забываться, как бездумно каждый из нас разрешает похоронить себя под горой из мелочных мирских хлопот! Голоса заглушаются, сознание закупоривается, в нем нет больше места для духа Господня. Когда я работаю, у меня возникает чувство, будто я поступаю правильно и живу по установлениям Святого Духа. Потому что тогда я делаю все на пределе своих способностей. А в остальное время я часто сбиваюсь с пути истинного. Одной работы недостаточно. Человек не может постоянно отдавать себя другим. Нужно научиться переходить в состояние пассивности, уметь и получать тоже. Но это у меня не выходит. Я нервничаю, забиваю свою голову всякой ерундой, лишая себя возможности внимать и получать. Но ведь человек не может продолжать жить так долго, совершая грех перед Святым Духом – особенно если сам человек все это прекрасно понимает».
Она подвела черту. Следующая заметка начиналась:
«Думать постоянно и напряженно о каком-нибудь одном предмете – чудесное упражнение для ума. Оно помогает заглянуть в таинственную сущность вещей, которая спрятана под их внешним обликом. Вероятно, если думать достаточно долго и по-настоящему сфокусировать внимание, то сможешь совершить прорыв к истине и объяснению тайны. Например, когда я думаю о своей руке…»
Получилась необычайно длинная запись. Убористым и аккуратным почерком мисс Триплау она заняла более двух страниц в тетради.
«А с недавних пор я стала молиться, как делала в детстве. Отче наш и живописи на небеси… Так мне тогда слышалось. И обнаружила, что именно эти слова молитвы помогают очистить сознание, оставить в нем место для сошествия Духа».
Следующие три записи попали в тетрадь скорее по ошибке. Их место было не в секретном дневнике, глубоко личном, а в другом блокноте, куда заносились мелкие заготовки, которые могли пригодиться для будущих романов. Это не значило, разумеется, что дневниковые записи порой не служили тем же целям, и целые фрагменты не становились потом кусками прозы, но все-таки изначально их главный смысл состоял в ином.
