Мне показалось, что я заметил некую неуверенность в безразличном взгляде Пеппер; но она подняла руки, и я потянулся к ней, чтобы она заключила меня в свои неживые объятия. Это был, честно говоря, весьма разочаровывающий опыт; я почувствовал, что мы оба, каждый по-своему, притворяемся. Быстрым легким движением я погладил ее по спине, и мы отпустили друг друга.
Ханс Моравек, профессор робототехники Университета Карнеги – Меллона, изложивший процедуру переноса разума из человеческого мозга в машину, проектировал будущее, в котором «роботы, выполняя работу лучше и дешевле, вытеснят людей из основных областей рынка труда». Он пишет, что вскоре после этого «они смогут вытеснить нас из нашей жизни». Но, будучи трансгуманистом, Моравек не видит в этом ничего нежелательного или опасного, так как роботы станут нашими эволюционными наследниками, нашими «детьми разума», как он выразился, «построенными по нашему образу и подобию, но в более мощной и эффективной форме. Подобно биологическим детям предыдущих поколений, они воплотят в себе лучшие черты человечества. Это обяжет нас уступить им первенство и уйти, когда мы перестанем вносить достаточный вклад в развитие мира».
Очевидно, в идее умных роботов есть нечто пугающее и мучающее нас, подпитывающее наши лихорадочные видения всемогущества и устаревания. Технологическое воображение рисует наш образ как божества внутри механизма, но со всеми вытекающими опасениями повторить судьбу Прометея. Через несколько дней после возвращения из Помоны я прочитал о выступлении на конференции соучредителя Apple Стива Возняка. Он уверял, что людям суждено стать домашними животными сверхразумных роботов. «Но это, – подчеркнул он, – может быть и хорошо для людей. Роботы будут настолько умны, что поймут, что должны сохранить природу и что человек – часть природы». Роботы, по его мнению, будут относиться к нам с уважением и добротой, с большим великодушием, поскольку мы, люди, были «богами изначально».
Казалось, это одна из древнейших фантазий человечества, мечта божьего творения. Мечта об особом механизме, копирующем наши тела, который будет управляться нашими желаниями, – это часть нас, то, что мы проносим с собой сквозь века. Мы – несостоявшиеся боги, всегда мечтавшие о создании машин по своему образу и подобию, представляющие себя в личине этих машин.
Греческая мифология описывала свои механизмы, свои живые статуи. Изобретатель Дедал, вспоминаемый нами в основном из-за неудавшихся попыток совершенствования человека (лабиринт, восковые крылья, трагическое и одновременно нравственно поучительное утопление), также был создателем механических людей, анимированных чучел, способных ходить, говорить и плакать.
Бог огня и самый искусный кузнец Гефест создал бронзового гиганта Талоса для защиты дочери финикийского царя Европы (которую похитил Зевс, отец Гефеста) от любых дальнейших посягательств.
Средневековые алхимики были одержимы идеей сотворения человека с нуля и считали, что с помощью тайных практик с использованием таких материалов, как утроба коровы, сера, магниты, кровь животных и сперма (желательно самих алхимиков)
[12], можно создать крошечных гуманоидных существ, гомункулов.
Существует предание, что святой Альберт Великий, баварский епископ тринадцатого века, построил металлическую статую, способную думать и говорить. По данным популярных источников того времени, этот алхимический искусственный интеллект, названный «андроидом», погиб от рук молодого святого Фомы Аквинского, ученика Альберта Великого: он был крайне недоволен бесконечной болтовней андроида и, что более важно, предполагал его дьявольское происхождение.
С ростом популярности часового механизма в Европе, когда эпоха Просвещения сняла оккультное недоверие к науке, стал возрастать интерес к роботам. В 1490-х годах, во время своих анатомических исследований, Леонардо да Винчи, вероятно, вдохновленный древнегреческими механизмами, создал роботизированного рыцаря – его часто считают первым в мире гуманоидным роботом. Снаряженный в доспехи рыцарь приводился в движение внутренними кабелями, шкивами и шестернями. Устройство, созданное для демонстрации в доме Лодовико Сфорца, герцога Милана, заказчика «Тайной вечери», было способно выполнять целый ряд действий: рыцарь умел сидеть, стоять и имитировать речь, размахивая огромной челюстью.
«Трактат о человеке»
[13] Декарта, который он не публиковал из опасения негативной реакции Церкви на его главный тезис, основан на мысли о том, что наши тела по сути являются машинами, движущимися статуями из плоти и костей, оживленными божественным вливанием души. Часть первая, озаглавленная On the Machine of the Body, проводит явную аналогию между часовыми механизмами, столь популярными в то время, и внутренним устройством человеческого тела: «Мы видим часы, искусственные фонтаны, мельницы и другие подобные машины. Они способны двигаться самостоятельно, несмотря на то, что их сотворил человек. Поскольку я предполагаю, что человек создан Богом, думаю, вы согласитесь, что он способен к большему разнообразию движений, чем я мог бы себе вообразить, и что он проявляет большую изобретательность, чем я мог бы описать». Декарт хотел, чтобы мы считали, что все, чем мы живем – все наши «функции», в том числе «страсть, память и воображение», – происходит «от правильного во всех отношениях и естественного расположения органов, так же, как движение часов или любого другого механизма происходит от правильного расположения его встречных весов и колес».
Стиль, которым написан трактат, производит тревожное впечатление. Эта работа полна не столько философии, сколько простой анатомии, и читается как учебник. Декарт настойчиво и многократно обращается к телу и его составным частям будто к «машине», и это звучит отталкивающе. Читая трактат, начинаешь ощущать растущую пропасть между собой и собственным телом, этим сложным сооружением из взаимосвязанных и автономных систем, этого слабого механизма, внутри которого пребывает и господствует человек. Эта идея кажется одновременно совершенно абсурдным и совершенно обыденным свидетельством того, насколько картезианский дуализм за столетия превратился в жесткую ортодоксальную структуру взаимодействия нас с нашими телами (разграничение между «нами» и «нашими телами» кажется во многом результатом деспотичного влияния его философии на наше представление о своих механизмах).
Декарт также волновался о том, что можно считать специфическим явлением модернизма или постмодернизма. Он предавался тревоге о машинах, выдающих себя за человека. В «Рассуждении о методе» (Discours de la méthode pour bien conduire sa raison, et chercher la verité dans les sciences) известный жесткий аскетизм его сомнений оказывает влияние на современное понимание механизмов и гносеологических последствий. Глядя в окно, автор обращает внимание на проходящих людей. «В этом случае я не могу не сказать, что вижу самих людей, – пишет он, – и все же то, что я вижу из окна под шляпами и плащами, может оказаться искусственными механизмами, приводящимися в движение пружинами». Другими словами, если вы серьезно отнесетесь ко всем этим сомнениям, насколько вы будете уверены, что человек на улице или, раз на то пошло, водитель вашего такси – это человек, а не его копия, машина, выдающая себя за человека?
