SENS 2.0 – это, по существу, проект перехода концепции longevity escape velocity на научно-фантастическую почву.
– После этих отправных тридцати лет, – говорил он, – те же самые люди продолжат поиски дальнейшего омоложения и инновационных методов лечения разных заболеваний: медицина к тому моменту значительно продвинется вперед, ведь тридцать лет – это очень много с точки зрения любой науки. И поэтому я практически на сто процентов уверен, что во второй раз мы сможем омолодить этих людей еще более эффективно. А это наводит на мысль, что так мы сможем всегда быть на шаг впереди проблемы смерти, пока, наконец, не сможем возвращать людей в их биологические двадцать или тридцать лет бесконечно. Что, по самым скромным подсчетам, прямо ведет к продолжительности жизни, исчисляемой в четырехзначных числах.
– Ты сказал «четырехзначных чисел»? – спросил я, через стол пододвигая свой диктофон к его экстравагантной бороде. – Как, в тысячах лет?
– Да, – сказал он. – Хотя это, как я уже сказал, консервативный прогноз. Это, конечно, совершенно очевидно. И все логично. Геронтология начала подходить к мысли, о которой я и говорю: восстановительные процедуры – это лучший способ преодоления последствий старения. Но они не хотят рисковать своим финансированием из-за связи с понятием радикального продления жизни, которое воспринимается как полная научная фантастика, даже несмотря на то, что, как я уже сказал, она вполне логична.
– Давай проясним, – сказал я. – Мне около тридцати пяти. Каковы мои шансы, по твоему мнению, дожить до тысячи лет?
– Я бы сказал, возможно, чуть больше пятидесяти процентов, – ответил он, допив пиво. – Слишком многое зависит от уровня финансирования.
Обри извинился и отошел к барной стойке, а я, сидя за столом в одиночестве и потягивая кофе, пытался переварить услышанное. Было что-то знакомое и тревожное в его логических заключениях, в очевидно рациональных расчетах, которые, и я не мог этого не заметить, привели к совершенно иррациональному выводу. Но моя неосведомленность в генетике и геронтологии препятствовала хоть какому-то адекватному обоснованию моего скептицизма, и, не только из вежливости, я почувствовал необходимость поделиться с Обри мыслью, что его речь звучит для меня совершенно безумно.
Обри вернулся с пинтой пива. Я прямо сказал ему, что не верю в возможность того, что он или кто-нибудь еще придумает лекарство от смерти.
– Ну а почему бы и нет? – спросил он, прищурившись за ободком бокала и пронзительно взглянув на меня.
По его мнению, я был слишком подвержен мнению авторитетов – слишком доверял так называемым экспертам, не понимая, что у них есть корыстные интересы и потребности говорить о радикальном продлении жизни определенные вещи, даже если они не согласны с ними. Обри считал, что многие ученые не отваживались занимать спорные позиции из-за страха поставить под угрозу поток грантов на их собственные исследования.
Он верил, что другие геронтологи, обратив внимание на материалы о нем в СМИ, сознательно стали избегать совместной работы и даже специально не читали его публикации. А все потому, что они, как он выразился, будучи учеными, «не смогут прочитать логически верные и убедительные факты, не признав их истинность».
Иными словами, проблема была не в том, что коллеги-ученые сочли его утверждения нелепыми и ложными. Все обстояло гораздо хуже: они боялись поверить в истинность его утверждений и тем самым выставляли себя в нелепом свете. Если я правильно понял Обри, по его мнению, большинству коллег-геронтологов непреодолимая сила его убедительности мешала принять его точку зрения.
Его уверенность в себе была непоколебима.
А Силиконовая долина с ее «более высокой долей провидцев» – это совсем другое дело. Культурная обстановка и «целебная атмосфера технологических возможностей» в области залива Сан-Франциско были таковы, что идеи Обри нашли своих почитателей, нашли свое место в социальном контексте радикального оптимизма. Кстати, последнюю формулировку он воспринял очень серьезно. «Радикальный оптимизм? – произнес он с издевкой. – Радикальный оптимизм? Ну, это звучит как «излишний оптимизм». И это явно не мой случай».
Проект SENS, переехав через Атлантику, создал новую штаб-квартиру в городе Маунтин-Вью, неподалеку от кампуса Google. Эта близость, похоже, не была случайной. Продление жизни, изначально отдаленная перспектива для Ларри Пейджа и Сергея Брина, основателей Google, постепенно стало чем-то вроде идеи запуска ракеты на Луну. В 2009 году под руководством бывшего технического предпринимателя Билла Мариса был создан внутренний корпоративный венчурный фонд Google Ventures. По мнению Мариса, вложившего значительные средства в развитие биотехнологий, длительность жизни ныне живущих людей можно увеличить до пятисот лет. Сам он надеялся прожить достаточно долго, чтобы вообще не умереть. Его друга Рэймонда Курцвейла позвали в Google в 2012 году для того, чтобы, как он сам выразился в интервью журналу Bloomberg Markets, «помочь Марису и другим сотрудникам Google понять мир, в котором механизмы превосходят биологию человека».
Обри ликовал, когда в 2014 году Google создала новую биотехнологическую научно-исследовательскую компанию Calico для борьбы со старением и возрастными заболеваниями. Со свойственной ему грандиозностью он перефразировал цитату Уинстона Черчилля журналу Time: «Заявление корпорации Google о своей новой авантюре по продлению человеческой жизни, о Calico, – это еще не конец. Это даже не начало конца. Но это, возможно, конец начала». Он принял решение Пейджа и Брина о создании компании как подтверждение его собственных слов и чрезвычайно обнадеживающий знак вероятности победы в войне со старением (хотя он признался мне, что на месте Пейджа или Брина «несомненно, отдал бы деньги Обри де Грею»).
Я вышел из бара на Тейлор-стрит и заглянул в окно. Обри все еще сидел за столом перед открытым ноутбуком и что-то печатал. В полуденном сумраке бара его лицо озарялось нереально белым мягким светом от экрана. В тот момент Обри как будто излучал сияние средневекового святого: фанатичная худоба и священная ярость в глазах. С минуту я стоял и смотрел на него, гадая, каково это – верить во что-то столь же одержимо, как Обри. Каково быть человеком с предопределенной судьбой и известным ему предназначением. Он не отрывал глаза от ноутбука. Думаю, он уже забыл обо мне.
В 2011 году Питер Тиль рассказал журналу New Yorker о своих инвестициях в исследования по продлению жизни, о финансировании проектов, подобных проекту Обри. Отвечая на вопрос о том, с какой вероятностью подобные проекты могут резко усугубить и без того острое экономическое неравенство населения, при том что выгоду из них извлекут по большей части богатые люди, он ответил: «Пожалуй, самая крайняя форма неравенства между людьми – это неравенство между живыми и мертвыми». Как и все блага богатых людей, освобождение от смерти в конечном счете так или иначе коснется и всех остальных.
Одной из самых спорных благотворительных инициатив Тиля стал фонд Thiel Foundation Fellowship, который выдавал одаренным студентам младше двадцати лет стипендию в размере ста тысяч долларов при условии, что они на два года бросят колледж и сосредоточатся на предпринимательской деятельности.
