– То, что делает человечество, – пояснил он, – это эксперимент над собой. У нас по рождению есть неотъемлемое право творить. Для меня такая свобода значит возможность практиковаться со своим собственным телом и разумом.
Золтан ухватился за эту мысль в своей беглой и явно спонтанной речи. История создавалась, по его словам, этим движением, этой кампанией, цель которой была не в получении голосов, а в повышении уровня осведомленности о грядущей сингулярности и о важности прожить достаточно долго, чтобы застать ее. По его словам, он верил в морфологическую свободу, в абсолютное и неотъемлемое право людей делать со своими телами все, что им вздумается, становясь не просто человеком, а чем-то большим.
– Я с нетерпением жду, – сказал он, – день, когда мы сможем использовать технологию, чтобы стать более роботизированными.
Мы слонялись там где-то час – Золтан разговаривал с людьми, которые снимали документальный фильм о трансгуманизме, и с журналисткой, которая пришла взять у него интервью. В какой-то момент Рон выступил с импровизированной речью. Он произнес ее в образе обычного хипстера в очках в черной оправе с немного натянутой ухмылкой. Это было его амплуа для видеороликов, выложенных в ходе кампании на странице фан-клуба «Вечная жизнь» в Facebook.
– Вы, ребята, не в мейнстриме, вы не обычные, – сказал он собравшимся биохакерам, большинство из которых, казалось, были слегка озадачены его выступлением. – В каждом из вас все еще живы детские фантазии. Если вы хотите вывести свою непохожесть на новый уровень, вам придется жить вечно. А знаете, что самое обычное в жизни? Смерть. Смерть – это абсолютный мейнстрим. Умереть и быть закопанным в землю – это абсолютный мейнстрим, самое рядовое и обычное в жизни. Голосуйте за Золтана, если хотите жить вечно!
Я видел это выступление Рона раньше и говорил ему, что он немного переигрывал с метафорой хипстера, которая была больше пародией, чем выступлением живого человека. Кроме того, его шуточки отодвигали на второй план абсолютную серьезность выступления. Но прямо сейчас (возможно, из-за необычайно крепкого домашнего пива, которое я пил) я безмерно наслаждался речью Рона и почувствовал странную нежность к нему, возникшую у меня в груди, почти братское желание защитить его, противоречащее любым журналистским принципам.
За все время, что мы провели бок о бок, я не согласился практически ни с одним заявлением Рона. Он был таким же странным человеком, каких за последние полтора года я встретил очень много. Я ловил себя на потребности верить в то, что он не разочаруется, что он сохранит чувство собственной свободы от смерти, пока будет жить. Само его убеждение, что смерть лишает всякого содержания существование, придавало его жизни чувство цели и задавало направление движения. В конце концов именно поэтому люди всегда искали и находили смысл в той или иной религии. Делай, что можешь, со странностью бытия здесь и сейчас.
Как только уехали журналисты, Золтан тоже решил отправиться в путь. Вечеринка набирала обороты, но на следующее утро он должен был лететь в Майами, чтобы выступить там; еще ему надо было отвезти Автобус Бессмертия на другой конец города, где благодаря добрым услугам Макиавелли он договорился припарковать его до следующего этапа тура. Он попрощался со всеми, и мы снова сели в Автобус Бессмертия.
Примерно через час мы были на заднем дворе пустого дома на окраине города и ждали такси, которое должно было отвезти нас в отель. Мы с Золтаном приканчивали последнюю выпивку в заначке Автобуса Бессмертия – необычайно пьянящую водку из бутылки с цифровым дисплеем – бутылки будущего, как из ситкома про Джетсонов. У меня немного кружилась голова от выпивки и травки, которую я успел выкурить, прежде чем вспомнил, что ненавижу ее, и я вышел во двор, чтобы подышать. Ночь была теплой, ароматной, в темноте тихонько стрекотали сверчки. Я смотрел на звезды, чувствуя себя отстраненным от всего. Хорошо быть на улице, быть в этом мире, быть живым животным.
Чем больше я вслушивался, тем более громким становилось стрекотание сверчков. Я вспомнил, что пару недель назад видел новость о нашествии сверчков на районы юго-западных штатов, особенно массовом в окрестностях Остина. Резкий рост численности насекомых был связан с необычайно прохладным и влажным летом. Сверчки, по всей видимости, размножались из-за охлаждения воздуха, которое на первобытном уровне сигнализировало им о предстоящей неминуемой гибели. Стрекот, доносящийся до меня, издавали тысячи самцов, выражавших потребность в размножении, инстинктивно знавших о приближающейся кончине. Звук, казалось, усиливался, звуча отовсюду и ниоткуда, порожденный самой ночью.
Я услышал со двора звонок телефона Золтана. Возможно, звонил наш таксист. Я глубоко вдохнул, впитывая теплый и многогранный воздух, аромат ночи. На нетрезвую голову мне казалась совершенно неправдоподобной мысль, что все это однажды станет мне недоступно: что однажды я умру и никогда больше не вдохну этот воздух, не услышу сверчков, улицу, слова, вибрацию телефона, переплетение звуков животных и машин, не почувствую обнадеживающий всплеск алкоголя в крови – сомнительная перспектива, предлагаемая миром. Было нелепостью думать, что это больше не повторится.
Я услышал глухой хлопок двери Автобуса Бессмертия и Золтана, зовущего меня. Наше такси стояло у обочины. Я в последний раз взглянул на темный силуэт автобуса, большой коричневый саркофаг американской автомагистрали, и на мгновение ощутил легкое очарование этого автобуса как метафоры самой жизни: непонятное и бесполезное путешествие из ниоткуда в никуда в огромном смехотворном транспортном средстве, похожем на гроб. Я пошел к Золтану и Рону, решив рассказать об этой идее жизни как гроба на колесах и сказать им, что я был рад путешествовать с ними, что бы это ни значило. Но, пока я дошел до машины и сел рядом с Роном, Золтан, сидящий впереди, уже начал горячо описывать нашему таксисту будущее постчеловечества, и момент был упущен.
Глава 13
Мысли о Начале и Конце
Так получилось, что вскоре после встреч с трансгуманистами я оказался на больничной каталке и глядел в большой экран компьютера, на котором отображались мои внутренности. В частности, я смотрел на складки своей толстой кишки, и мне было в некотором смысле приятно отметить ее чистоту. Двадцать четыре часа, которые я голодал, и варварская порция предписанных мне слабительных эффективно подготовили мое тело к «премьере». Я подмечал эти вещи с холодным отчуждением, а не с ужасом благодаря чрезвычайно мощному синтетическому опиату.
– Повернитесь, пожалуйста, на бок. К экрану, да. И подтяните колени к груди. Вот так.
Мне сказали, что эта доза заставит меня спать на протяжении всей колоноскопии, однако дело обстояло иначе. Я чувствовал, что смогу заснуть, если захочу – если просто закрою глаза и позволю себе это сделать – но я не был расстроен своим бодрствованием. Я смотрел на свои внутренности на экране, и впервые за несколько недель – с тех пор, как увидел кровь в унитазе; с тех пор, как врач сказал, что мне нужна колоноскопия; с тех пор, как столкнулся с вероятностью рака кишечника, – я ощутил возможную близость Конца.
