— В этой, — Мария подвинула пальцем бутылочку белого стекла, повязанную синей ниткой, — то, что вызывает любовь и страсть. С синей ниткой — для соперницы, с красной — для тебя. Ты должна выбрать мужчину для своей соперницы и налить ему немного. И ей. А из этой бутылочки — тому, кого выбрала ты, этому Жильберу.
Аннет схватила обе бутылочки и спешно сунула в ридикюль.
— А вот в этих, — Мария подвинула оставшиеся бутылочки, — плата великому Эве, чтобы вернуть в этот мир равновесие. Это должен выпить тот, кто потом будет ненавидеть тебя и твою соперницу — такова плата за вынужденную любовь. И мой тебе совет: для себя выбирай того, кто не сможет причинить тебе большого зла. Пусть это будет кто-то, кому недолго осталось жить. Ведь сколь велика будет сила любви, рождённой этим напитком, столь велика и ненависть.
Эту часть наставлений Аннет слушала вполуха. Вот уж по части ненависти у неё никаких вопросов не было. Это было даже лучше, чем она могла предположить. Летиция Бернар понятия не имеет, что и без этих капель есть те, кто ненавидят Бернаров больше всех на свете — семья Дюран. Так вот куда стоит направить их ненависть — на новую наследницу поместья Утиный остров. А с этими каплями Дюраны просто сотрут её в порошок, и следа не останется. Уж Аннет знала, какой бешеный у них нрав. Так что всё сложится само собой, и руки Аннет Бернар останутся чисты, и не гореть ей в адском пламени…
Одним выстрелом она убьёт сразу двух зайцев. Ну а свои капли она подольёт кому-нибудь в приюте Святых Агнцев — там полно умирающих старых ньоров, от которых отказались хозяева. Осталось только придумать, как воплотить этот план в жизнь.
— Что я вам должна? — спросила она, доставая шёлковый кошелёк с монограммой.
— Двадцать экю. И ещё: принесёшь бутылку рома, чёрного петуха, пять сигар и стручков ванили. Завтра, на кладбище Святого Луи, на закате. Жди у северной стены — я выйду. Или всё превратится просто в воду.
— А… гарантия? — спросила вконец осмелевшая Аннет.
— Гарантия? — Мария непонимающе прищурилась.
— Ну, это всё точно… произойдёт?
— Пфф! Это решать Великому Эве, девочка. А духам надо понравиться. Выбирай им подарки от души. Да не поскупись: принеси ром получше, сигары покрепче, да петуха побойчее — глядишь, духи и оценят твоё подношение, и будет тебе гарантия, — усмехнулась Мария.
Глава 6. День неправильных поступков
Эдгар вышел из дома семейства Лаваль в Альбервилле и сел в коляску. Устало окинул взглядом улицу: разноцветное кружево ажурных балконных решёток и яркие краски фасадов. Весна в городе медленно уступала лету, и магнолии вдоль рю Гюар уже опали бело-розовым дождём. Даже не дождём — снегом, казалось, улица усыпана им, совсем как на севере, на его родине… Впрочем, нет, родина-то у него здесь.
Он родился в Альбервилле и лет до одиннадцати, пока был жив дед Гаспар, проводил на плантации много времени. Отец с матерью сильно не ладили, и дед частенько забирал внука к себе. Потом он умер, Эветт увезла сына на север, а отец вернулся в поместье.
Возница с наслаждением курил сигару, терпеливо ожидая, пока Эдгар выйдет из задумчивости и скажет, куда ехать дальше.
— К Фрессонам. В банк. Трогай, — произнёс он, наконец, доставая из внутреннего кармана рекомендательные письма к банкиру.
Эдгар только что сделал предложение Флёр, и теперь она официально стала его невестой. Хотя нет — положено ещё провести торжество в честь помолвки, но это уже просто формальность. Жак Лаваль — её отец — так растрогался, что даже позволил им остаться ненадолго наедине и подмигнул Эдгару — не теряйся, поцелуй невесту! И невеста была не против, даже наоборот — она так призывно смотрела ему в глаза, так тихо отвечала, вынуждая его склоняться, чтобы расслышать и быть к ней как можно ближе, желая удостовериться, что вот это кольцо на её пальце — реальность.
Он и поцеловал…
А сейчас ощущение у него было такое, будто он сам посадил себя в клетку, а ключи выбросил в море. Может, это ошибка — жениться на ней? Почему где-то в глубине души он был уверен, что отсутствие чувств между ними — гарантия от новой боли? И что безразличие к этой женщине и её безразличие к нему позволят им мирно сосуществовать вместе, занимаясь каждому своими делами?
Но тогда почему от поцелуя осталось такое тягостное ощущение, словно целовал он гуттаперчевую куклу? Куклу, наряженную в васильковый шёлк, с белоснежными локонами и румянами на щеках. Может, потому, что он помнил когда-то совсем иные ощущения от поцелуя? И скучал по ним.
Оказывается, сильно скучал…
А губы Флёр казались безжизненными и холодными, а тело под его пальцами, стянутое специально надетым для помолвки атласным корсажем, — чужим и жёстким, словно высохшая воловья кожа. Невеста призывно подставила губы для поцелуя… именно — подставила: не отозвалась, не дрогнула, даже не вздохнула, ледышка — ледышкой, словно он был святым отцом или она — мученицей.
И то, что ему сейчас захотелось вернуть те ощущения от поцелуя, что он помнил с тех пор, когда ещё мог чувствовать — сейчас это желание отозвалось болью в сердце и горечью во рту, и, порывисто вытерев рукой губы, он криво усмехнулся собственной глупости. Не думал он, что вот это и будет самым сложным — жить рядом с безразличной ему женщиной, замечая в ней только то, что не нравится: как она ходит, как смеётся, как зовёт его по имени…
Флёр красива и холодна, как кусок мраморного надгробия, и нет в ней ни капли нежности или страсти, и пылает жаром она только тогда, когда кричит в гневе на служанок или лупит их кнутом. Но не эту страсть Эдгару хотелось бы видеть в жене. Не говоря уже о нежности.
Он посмотрел на письма, адресованные банкиру Клоду Фрессону, потёр лоб и усилием воли заставил себя перестать думать о Флёр. У него сейчас другие заботы: надо решить с банкиром вопрос снижения процентной ставки и добиться большей отсрочки первого взноса, чтобы платить пришлось, когда урожай будет распродан. А ещё надо предоставить гарантии выплат: сколько туасов земли засажено в этом году, сколько рабов на плантации, и не забыть купить детали для пресса и сахароварни.
Его дяди и кузены, похоже, позволяли ходить по поместью всем подряд, и не мудрено, что всё сломалось, а что-то украли. Хотя его мать утверждала, что это дело рук проклятых Бернаров. В их семье считалось, что источником любых неприятностей всегда являются соседи.
Может, и так. Семейная вражда между Дюранами и Бернарами продолжалась не одно десятилетие, даром, что плантации находились поблизости. Из-за чего всё началось — Эдгар не знал, да и никто не знал — эту тайну его дед Гаспар унёс с собой в могилу. Но случаев порчи имущества друг друга, убийства ньоров и перестрелок между членами враждующих семей было не счесть.
Помнится, дед Гаспар таскал внука с собой, чтобы посидеть в засаде на болотах, в надежде, что сосед явится на их участок. Однажды Анри и впрямь явился, уж неизвестно зачем, и Гаспар в тот раз стрелял по нему дробью, но не попал. В отместку старый Бернар поджёг сухой тростник, что лежал между их участками на границе с поместьем Лаваль, а чем закончилось противостояние, Эдгар так и не узнал — началась эпидемия лихорадки, и его спешно отправили на север.
