— Может, тебя ещё и с Флёр помирить? — саркастично спросил Рене.
— А может, и помирить, — задумчиво ответил Эдгар.
***
Солнечный свет упал на лицо и, может, от этого Летиция пришла в себя. А может, от того, что кто-то бесцеремонно тряс её за плечо, и рука занемела от неудобной позы.
— Эй, муасель, очнитесь уже, — женский голос окончательно вывел Летицию из забытья.
Комната вокруг была незнакомой: облупившиеся деревянные двери с остатками оливковой краски на филёнках, потолок с ржавыми разводами в углу и наборные ставни на запертых окнах... Только одно окно было нараспашку, и сквозь перекрестье железных прутьев решетки нестерпимо сияло солнце, расчертив грязную циновку на полу яркими прямоугольниками света. Кажется, утро…
Летиция лежала в кровати, на соломенном тюфяке, и от неудобной позы затекла не только рука, но и шея.
— Где я? — спросила она хриплым голосом, глядя на широкоскулое лицо пожилой ньоры, склонившейся над ней.
От женщины нестерпимо пахло потом и луком, а на сером переднике необъятных размеров отчетливо виднелись пятна соуса.
— Где вам надобно, значит, быть. Вот, переоденьтесь, хозяин так велел, — она положила на тюфяк платье, платок и поставила рядом стоптанные башмаки.
— Переодеться? Это что ещё значит? Ты, вообще, кто такая? Говори немедленно! — воскликнула Летиция, приподнимаясь на локтях и чувствуя, как страх липкими пальцами стискивает гортань.
Она хотела вскочить с кровати, но смогла только сесть — голова кружилась, ныла в висках, и даже дурнота накатила. А вместе с ней — и воспоминания. Но всё, что она помнила: ночь, фейерверк, сладкий фиалковый запах, темнота…
Меня похитили!
На ней было всё то же жёлтое платье магнолии.
— Где я?! — воскликнула она, хватая ньору за руку.
— Не велено мне говорить с вами об этом, переодевайтесь, а то хозяин сейчас придёт и вам не поздоровится, — женщина выдернула руку и, плавно раскачиваясь грузным телом, словно баржа идущая по реке, направилась к двери.
Ньора вышла, и Летиция услышала, как заскрипел ключ в замке — её заперли.
Превозмогая дурноту, она встала и попробовала открыть дверь — безрезультатно. Она огляделась и обошла комнату. Мебели было мало: комод, продавленный плетёный стул, кровать и рядом грубый деревянный стол, на котором стоял глиняный кувшин с водой. Летиция очень хотела пить, но побоялась — мало ли что может оказаться в этой воде!
Повсюду пыль, на всех окнах решётки, и ставни заперты снаружи, а за тем окном, что открыто — пустырь, выходящий на мангровые заросли аирского залива. Летиция попыталась рассмотреть, что там слева и справа, но увидела только деревья. Если кричать — всё равно никто не услышит, потому что некому тут слышать.
Святая Сесиль! Спаси меня грешную!
Она взмолилась горячо и искренне, вцепилась пальцами в решётку и, прижавшись к ней лбом, попыталась успокоить дыхание. Накатившая паника начала понемногу отступать. И хотя нестерпимо хотелось пить и болела голова, мысли всё равно постепенно прояснились.
Кто её похитил? Филипп? Ну разумеется! Кто ещё способен на такое! А может, Аннет? Или Флёр? О боже… И что они с ней сделают?
Летиция вспомнила угрозы невесты Эдгара Дюрана, и страх пополз по спине холодным ужом. Она снова обошла комнату, подёргала дверь и решетки на окнах, но те сидели крепко, и вернувшись к кровати, принялась рассматривать одежду, которую принесла ньора — простое платье из грубого хлопка, тийон, который носят рабыни, и башмаки…
Зачем всё это?
Ей захотелось расплакаться, хотелось расцарапать лицо Филиппу, Аннет, или Флёр... Но больше всего хотелось оказаться подальше отсюда, в Старом Свете, в Марсуэне, на рю Латьер, в доме бабушки. И от внезапной волны жалости к себе две слезинки скользнули по её щекам, но она тут же вытерла их ладонями, устыдившись собственной слабости, поморгала и, глубоко вздохнув, отбросила сожаления.
Не сейчас! Нельзя сейчас рыдать! Надо придумать, как выкрутиться из этой ситуации! Она должна быть готова к встрече со своим похитителем. Ей надо стать покорной, обмануть его, выведать всё и попытаться сбежать в удобный момент. Святая Сесиль, хоть бы это был Филипп! Его обмануть будет, пожалуй, проще всего.
И едва она это подумала, как в замке снова заскрипел ключ. Летиция вцепилась руками в деревянную спинку кровати, сжала челюсти, стараясь не выдать дрожь, от которой её зубы едва не выстукивали барабанную дробь, и приготовилась к встрече с похитителем. Ей представилось, как сейчас войдёт Филипп со своей гнусной ухмылкой и скажет, что он её предупреждал, но…
…в комнату вошёл тот, кого она ожидала увидеть меньше всего.
Морис Жером. Сыщик из Марсуэна.
На какой-то краткий миг она даже испытала облегчение и, не удержав радостного возгласа, воскликнула:
— Это вы? Слава богу!
Но в тот же миг осеклась, потому что Морис Жером тщательно запер за собой дверь на ключ, положил его себе в карман и, окинув Летицию взглядом, улыбнулся как-то… очень неприятно. Он был одет совсем так, как в прошлое своё появление в доме её мужа, только сейчас вместо ботинок на нём были сапоги для верховой езды, вместо галстука — шейный платок, а в руке — кнут. И судя по запаху конского пота ясно было, что он только что спешился.
— Ты рада меня видеть, пташка?
Теперь она узнала его голос. Так вот, значит, кто похитил её вчера прямо с бала!
Но зачем?
— Рада? — спросила она как можно более строго, чувствуя, как в ней снова нарастает паника. — Объясните, мсье Жером, что всё это значит? По какому праву вы похитили меня и удерживаете здесь?
— По какому праву? — усики мсье Жерома разъехались, обнажив жёлтые зубы в хищной улыбке. — По очень простому праву, моя прелестная пташка. Вот по этому праву…
Он полез во внутренний карман сюртука и вытащил сложенную вчетверо бумагу.
— Что это такое? — спросила Летиция срывающимся голосом.
— Это купчая, моя пташка.
— Купчая? Какая ещё купчая?
— По которой мне будет принадлежать рабыня по имени Люсия, — он медленно приблизился к Летиции, загоняя её в угол между столом и кроватью. — По которой ты будешь принадлежать мне, моя пташка.
Он коснулся её щеки тыльной стороной ладони той руки, в которой был кнут, и её даже передернуло от этого прикосновения. У Летиции перехватило дыхание, и глаза расширились от ужаса, и она даже не нашлась, что ответить.
Она — его рабыня?
Настолько кошмарная мысль даже не приходила ей в голову. А затем, когда смысл сказанного Морисом Жеромом до неё дошёл в полной мере, ярость и гнев поднялись откуда-то из глубины души и затопили собой её рассудок, начисто смыв намерение быть покладистой и попытаться обмануть своего похитителя. Она понимала умом, что сейчас ей лучше всего просто изобразить обморок или разрыдаться — показать свою слабость и вызвать жалость, но не ум решил за неё в этот момент.
