Как-то, сидя на огромной террасе испанского дома, парящего над Гибралтаром, как Блюм над медициной, я спросил хозяина, что заставило его вернуться в медицину после того, как он из неё ушел.
На самом деле два вопроса одинаково сильно волновали меня. Первый — почему он пришел в медицину, подчинившись диктату бессловесного автобуса. Второй — почему, уйдя из медицины, он в неё вернулся, едва прозвенел колокольчик перемен. Ведь тогда, в момент краха красной империи, открылись сразу тысячи дверей — банки, биржи, торговля, недвижимость. Но Блюм вошел в ту, из которой когда-то вышел.
Почему?
Вот тогда и прозвучали впервые слова «медицина — дело жизни». Когда-то заниматься им гордому орлу было невозможно — в тесной клетке советской системы он не смог бы даже расправить крылья. Так, клевал себе чего-то из кормушки. А потом, когда прутья исчезли, дело жизни властно поманило пальчиком и велело: «Расправляй!»
Он и расправил. Помахав на прощанье огромными крыльями райпотребсоюзам, которым отдал семь или восемь лет жизни.
А когда я спросил, не забылась ли за эти годы медицина, не сложно ли было возвращаться в профессию, Блюм просто ответил:
— Нет. Я ведь всегда занимался тем, чем занимаюсь сегодня. Я занимался этим с доинститутских времен.
И это для меня стало настоящим открытием. С каких еще, блин, доинститутских времен? И как медициной можно заниматься, работая в торговле?
И оказалось…
— Медицина — это не только работа в больнице. Это не печать в трудовой книжке. Это процесс познания, который тебе никто запретить не может. У тебя есть ты, у тебя есть родственники, у тебя есть друзья. У тебя есть две руки. Если ты идёшь по своему пути, у тебя ограничений нет. Тебе должность-то официальная не нужна. Если ты работаешь хирургом на должности, то ты, конечно, работаешь хирургом. А если ты занимаешься самопознанием и разработкой своих каких-то авторских приспособлений, методик, оздоровительных решений, то знания отдельно, а трудовая книжка отдельно. Деньги ты можешь зарабатывать где угодно, например, в торговле, но у тебя есть свободное время, ты можешь посвятить его чему угодно.
— Так что вы делали конкретно в медицине, работая в торговле?
— Тогда это называлось костоправство, потом это стало называться мануальной терапией.
— Этому в медицинских институтах не учат.
— А для этого не надо учиться, для этого надо иметь нужный склад ума и способностей. Я просто вырос в этой среде. У нас дома все этим занимались — бабушка, дедушка…
— Они были костоправами?
— Не в обычном представлении. В нашем понятии костоправство — это очередь страждущих, стол и бабка, которые хреначат народ из очереди на этом столе беря за это рубли. У нас было не так.
— А у вас, стало быть, это было эпизодически и не поставлено на поток? — спросил я. И не угадал…
— Это ни в коей мере не было эпизодически. Но это ни в коей мере не было поставлено и на поток. Это было решением каких-то внутриклановых проблем — на уровне семьи, на уровне внуков…
— А их кто учил — деда с бабкой?
— Я не знаю. Понимаете, тогда этот вопрос вообще не стоял. В те времена мною это воспринималось совершенно естественно. Тем более бабушка всю войну проработала медсестрой в военном госпитале. Могла оттуда набраться. А у деда свои представления обо всем этом были. Насколько глубокие? Ну, настолько, что нам никогда не дали ни одной таблетки в детстве.
Понимаете, это сейчас, на фоне огромной фарм-индастриал-медицины, такое смотрится странно, потому что другие привычки уже выработались у народа. А тогда, в послевоенные годы, в далекой провинции, где в ссылке перемешались народы… Вот сегодня в Индии где-нибудь подверните ногу или пораньтесь — и вам любой человек с улицы поможет или скажет, какую траву приложить, что сделать. У нас это тоже редуцированно осталось в виде совета приложить подорожник к ранке. Потому что во времена, когда нет вокруг современной медицины, вправление вывихов, смещений, извлечение инородных тел, вызывание поноса и рвоты, снятие судорог, знание о каких-то растираниях после ударов — это всё было естественным знанием, растворенным внутри самого народа. Тебе бабка лучше вывих вправит или заговорит от фурункулов, чем врач. Она же и роды примет. Не было врачей, не было его величества Таблетки. А выживать было надо… У ребенка припадки. Что-нибудь пошепчут, голову подкрутят. И это все воспринималось естественно.
— Так. С бабкой вашей ясно, она хоть какое-то отношение к медицине имела — работала медсестрой в военном госпитале. А дед? Он кем работал?
…Дед Блюма был начальником кузнечно-прессового цеха. И это обрамление выглядит совершенно прелестно, учитывая одну историю, которую рассказал мне Блюм. В этой истории его кузнечно-прессовый дед посрамил всю советскую медицину, сделав со своим внуком то, чем потом будет заниматься всю жизнь сам Блюм — сработал на отходах производства. То есть спас внука тогда, когда его не могла спасти целая медицина.
Было так. Лет в пятнадцать Блюм сломал руку. Оскольчатый перелом. Полтора месяца рука провела в гипсе. А когда гипс сняли, выяснилось, что рука полностью не разгибается. И началось! Согревающие компрессы из озокерита и парафина, лечебная гимнастика и прочее всякое, что в народе получило название «мертвому припарки». Раскачают вроде руку, потом она болит, сустав пухнет, а толку нет — рука прибавит чуть-чуть в разгибании градусов десять, а затем их теряет. Год ездил мальчик на эти бессмысленные процедуры. Год смотрел дед на его страдания, после чего заявил:
— Что-то не то они тебе с рукой делают. Собирайся, поехали!
И вывез парня на озеро. Там разложил складную дюралевую лодку, вывез на ней внука на середину озера и велел: «Греби от себя!» А сам прыгнул в воду и уплыл.
И юный герой нашего рассказа часов шесть по этому озеру греб от себя, разгибая руки, то есть плыл в ту же сторону, в какую смотрел. И весь следующий день от себя греб, преодолевая мягкое сопротивление воды. И за эти два дня рука заработала, как прежде. Так дед сделал за два дня то, с чем год не могла справиться вся медицина.
Это был великий урок. Урок эксцентрики, то есть работы мышц на преодоление сопротивления. Урок движения, которое заведомо лучше всяких лекарств и припарок.
С остальными своими проблемами мальчик дальше уже справлялся сам. А их было немало. И они были серьезными. Эти проблемы были, возможно, ещё одним стимулом для того, чтобы преодолеть те самые нелогичные и никак не вытекающие из прошлой жизни ступени медицинского института.
Ревматоидный полиартрит, например, Блюм у себя вылечил. Атопический дерматит. Это всё неизлечимые вещи. Медицина их с большим энтузиазмом лечит. Но не излечивает. Не может потому что. Неясная, пишет, этиология.
А студент медицинского института Евгений Блюм смог. И вылечил.
— С ревматоидным полиартритом у себя я разобрался ещё курсе на втором…
