Бормотал Рикард, глядя как ненормальный на дверь кареты.
Вот почему Бард её слушался! Этот конь может и руку перекусить, если кто-то попытается на него сесть. Но там, у дома Крэда, она заставила его сбросить Рикарда. Этот конь знал её. Когда-то. Быть может, раньше, давно, до того, как… Быть может тогда, когда он принадлежал еще князю Текла…
Эрионн и Текла? Может, они родственники? Дочь? Племянница? Она могла даже знать Рикарда в детстве. У них могли быть общие воспоминания…
Вот почему она так легко делала отражения. Вот почему они так глубоко его цепляли!
И это бы многое объясняло…
Рикард подхватил дверь и, воткнув факел в кольцо держателя, хромая, направился домой. Нужно во всем разобраться.
А ведь он чуть не убил её! Дурак.
Но… какое ей дело до Крэда? Какое дело вообще князю Текла до дел Ирдиона?
Альбукер точил ножи, вращая ногами наждачное колесо и время от времени пробуя лезвие пальцем. И, как обычно, курил, напевая что-то заунывное и без слов. Увидев ввалившегося Рикарда, он остановил колесо, отложил нож, медленно вытащил трубку изо рта, и некоторое время рассматривал его, щуря один глаз и приподняв левую бровь.
Оторванный карман зиял шелковой подкладкой, и рукав свисал до локтя, обнажив белые зубы подплечника из ваты. Весь фрак был изодран, на шее болталась маска с перьями, точно дохлый скворец на веревке. В волосах — солома, лоб измазан кровью, исцарапанное лицо, покусанная шея, ноги в каком-то гнилье и в руках — дверца от кареты с гербом-кошкой…
Альбукер почесал макушку и произнес невозмутимо:
— Ты вроде уходил в маске приличного господина. Но памятуя о недавних событиях, у меня зародились некоторые подозрения…
— Да ты просто фонтан красноречия сегодня! — Рикард швырнул дверь кареты в угол и развел руками. — Что не так?
— Когда ты просил подготовить фрак, я подумал, что, карнавал это все-таки танцы – не дуэль… А похоже… Хм. Фрак-то в утиль.
— Не слишком похоже на то, что вечер я провел танцуя с прекрасной дамой? – спросил Рикард, пытаясь приладить отрванный карман.
— Хм. А должно быть похоже? - буркнул Альбукер.
— Ну… А на что же, по-твоему, это похоже? – усмехнулся Рикард.
— Если бы от тебя так не воняло гнильем, я бы подумал, что ты весь вечер трахал в карете рысь.
Рикард рассмеялся коротко и ответил, бросая на стол маску:
— Ты, как всегда, бьешь не в бровь, а в глаз, мой друг! Почти так всё и было.
***
Девочка идет осторожно.
Мостовая грязная, и её ноги ещё не совсем привыкли к тому, что нужно ходить босой. Она старательно обходит мусор и пятна помоев, кучи конского навоза и гнилых овощей напротив лавок зеленщиков, легко перепрыгивая с одного вздыбившегося камня на другой. И путь её лежит в Нижний город, туда, где дышит своей неугомонной жизнью огромный рокнийский порт. Где каналы, заполненные водой, плавно перетекают в улицы, и там, на первых этажах домов, которые выходят окнами прямо на воду, находятся лавки купцов. Там они принимают с лодок товар и живут там же, на вторых этажах этих домов с видом на гавань. Там пахнет гнилью, плесенью и морской водой, а в хитросплетении горбатых мостов под их каменными арками и акведуками прячутся те, кто ей платит.
Грязный пятачок, над ней каменная арка Белого моста, который белый лишь сверху, там, где блестят на солнце мраморные перила. На девочку же он смотрит изнанкой — грязно-серым небом сводов, покрытых лишайником и слизью.
Люди собрались в круг и ждут. В основном, оборванцы — дети, работающие на Хромого Брайзза, дешевые проститутки и те, кто уже жить не может без «солнечной пыли» или «поцелуя бездны». Или без её танца.
Девочка ставит плетеную корзинку и машет руками, чтобы они отошли немного дальше. Снимает старое залатанное платье, больше похожее на мешок из холстины, и остается только в лёгком одеянии танцовщицы. В таком, какое — она знает — есть и у её матери. Шелковое, украшенное по подолу бахромой и изящной тонкой вышивкой на груди. И которое мать прячет на дне сундука под всеми их немногочисленными вещами. Теперь такое есть и у девочки.
От воды тянет холодом и вонью рыбного рынка, девочка ёжится, но встает в центре пятачка.
А вокруг горящие глаза, жадные взгляды и дрожащие руки.
— Ну, же! Не тяни! — восклицает тощий мужчина в рубище и с язвами на ногах.
— Сперва кладите деньги, — отвечает девочка, взгляд упрямый и сосредоточенный.
И в корзинку летят медяки.
Она поднимает руки над головой, и они превращаются в огненные крылья. И музыка - дзуна и свирель, приходят откуда-то издалека, наполняя души людей волшебством. И напряженные лица расслабляются, закатываются глаза, перестают дрожать руки. Люди рассаживаются в круг, приваливаясь друг к другу, судорожно сжимая чужие ладони и плечи, и смотрят умиротворенно и восторженно, боясь пропустить хоть мгновенье.
А в центре пятачка пылает огонь.
Как горячая лава, обжигающие капли стекают с кончиков пальцев танцовщицы, превращаются в огненные перья, летят во все стороны, проникают им под кожу и ползут под ней, растворяясь внутри. Кровь пузырится, кипит в венах и жжет изнутри. А девочка кружится в безумном танце, и не девочка даже, огненная птица машет крыльями. И каждый взмах — дождь из алого с золотым, и тепло течет с кончиков её пальцев благодатным дождем и одаривает каждого. Ни с чем не сравнимое тепло…
Им трудно дышать, но каждый вздох как благословение. И мир становится совсем маленьким, а затопивший их жар — бесконечным. Сердце колотится бубном и, кажется, оно сейчас разорвется от переполняющего его восторга. Вокруг танцовщицы все горит алым, перетекая в малиновый, запекается кровью и затухает углями прямо на камнях.
Когда она уходит, они почти все в беспамятстве. Глаза закрыты. Они обнимают друг друга, поджимая босые ноги. Они счастливы…
Девочка идет обратно, перескакивая с камня на камень, и прячет половину денег рядом с домом, под мостом в тайнике.
— Мама? Смотри, сколько мидий я сегодня продала! — она кладет перед матерью пять монет.
— Моя маленькая девочка, — шепчет женщина и гладит её по волосам, — не такой жизни я хотела для тебя…
Кэтриона проснулась от собственного хрипа.
Поисковая нить, та, что в кулоне, почти горела, обжигая кожу, и цепочка натянулась на шее и звала куда-то. Сон, который она только что видела, был настолько явственен, что в ноздрях до сих пор чувствовался запах соли и моря. И сначала Кэтриона даже не могла понять, где находится, ощупывая руками кровать.
