А в Рокне был парифик. Единственной любовью которого была огромная университетская библиотека. Да ещё вот Кэтриона. Он рассказывал ей о разных странах, о великих людях, и она слушала с удовольствием, хоть и многое из этого знала, в Ордене ведь учат всему. Но его голос, в котором звучала неподдельная страсть к этим местам и людям, которых он никогда не видел, тишина верхних комнат университетского здания, где он жил, и его руки с длинными тонкими пальцами нравились ей. Он научил её играть в шатрандж - ту самую ашуманскую игру с пешками и королевой, и иногда они смотрели на звезды из высокой башни астролога. Там было спокойно, а он был нежен и робок, и это ей тоже нравилось.
Она всегда приходила, когда сгущались сумерки, и уходила в темноте, ещё до рассвета. Темнота стирала лица, оставляя только желания. А когда желания исчезали, ей оставаться было незачем. Никаких обязательств, никакой привязанности. Да и просыпаться в постели с чужим мужчиной Кэтрионе никогда не нравилось. Сон она предпочитала ни с кем не делить.
И мысль о том, чтобы спать сейчас рядом с Рикардом, ей совсем не нравилась. Это было слишком... доверительно? Почти, как целоваться в губы. Это порождает привязанности, а привязанность — это плохо.
«Ни любви. Ни жалости. Ни страха». Цели Ордена превыше всего.
Но и спать в кресле она тоже не собиралась.
— Ладно, — Кэтриона присела на край кровати, — но не вздумай приставать ко мне! Если не хочешь отведать кинжала или моих зубов.
— Приставать? — он зевнул. — Радость моя, даже не надейся! Ты вообще не в моем вкусе. Слишком тощая.
— И не женственная, я помню. Вот и чудесно! Потому что ты тоже не в моем вкусе! — воскликнула она, осторожно легла на край кровати и задула свечу. — И, надеюсь, ты не храпишь.
— И почему же я не в твоем вкусе? — спросил он уже в темноте.
— Ты слишком благоразумен, а это нагоняет тоску, — ответила она ему в пику.
— Миледи нравятся смелые идиоты? — хмыкнул он.
— Милорду не всё ли равно, какие идиоты нравятся миледи?
— Если миледи будет опять вопить ночью на весь дом — её будить?
— Да. Но... аккуратно.
— Хорошо, толкну тебя кочергой. А теперь, сладких снов, радость моя.
— И тебе, дружок.
Глава 11. Место, где пешка становится королевой
Чёрная Падь выглядела совсем не такой, какой Кэтриона видела её в Дэйе.
Она даже не сразу узнала это место. Молодые деревца и вездесущая жимолость давно освоили выгоревшую поляну, плющ укрыл остовы домов, а девичий виноград украсил чёрные дубы покрывалом багряных листьев.
Лес как лес. Она бы проехала мимо, не заметив.
Кэтриона спрыгнула на землю, набросила поводья на ближайший сук и сказала Рикарду:
— Не ходи за мной. Стой здесь.
Наблюдатель ей ни к чему.
Вся эта совместная ночевка на постоялом дворе вызывала у Кэтрионы смешанные чувства. Она вообще-то была не из стеснительных. Но проснувшись утром и обнаружив свою руку на груди Рикарда, мысленно выругалась. Потом рассматривала его спящего... Вернее, она думала, что он спал. А он не спал. Сидел потом внизу за столом, ел яичницу и перебрасывался шутками с хозяйкой о бурной ночи, а ей подмигивал.
Ну, не подлец? И ей было... не по себе, что ли. Её мало что могло смутить в это мире. А Рикард смущал, и это ей совсем не нравилось, если не сказать больше. Это пугало.
Пожалуй, как только они вернутся в Лисс, надо будет исчезнуть тихо. Так, чтобы больше не встречаться с Рикардом никогда. Ни к чему это всё...
Что такое «это всё» Кэтриона не смогла себе объяснить.
— Уверена? — спросил Рикард, глядя на неё внимательно.
— Да.
И она ушла. В заросли облетающего бересклета и жимолости по ковру опавших листьев. Оглянулась, не идет ли он за ней. Но он остался с лошадьми.
С чего ей начать?
Туман утром поднялся выше, превратившись в низкие облака, и здесь было тихо. Так тихо, что, казалось, слышно, как падают капли с мертвых ветвей обгорелого дуба.
Она остановилась перед обвалившейся стеной дома, закрыла глаза и погрузилась в Дэйю.
Это место черно. Неподвижно, как блюдце с оливковым маслом. С серого неба падают редкие хлопья — воспоминания. Сейчас это всего лишь воспоминания леса, пытающегося срастить края этой страшной раны, заполнив её молодыми березками и осинками. Лес заботливо прячет старую боль под покрывалом листьев.
Ей нужно опуститься глубже.
Она идет по стелящейся траве, но здесь время словно остановилось. Сколько прошло лет?
Восемнадцать — отвечает Дэйя.
Это долгий срок, и так глубоко уходить одной опасно, но она будет осторожна.
Время здесь похоже на метель из летящих осколков памяти. Сейчас она состоит из жизни леса — падающих листьев и летящих птиц, пробегающих мимо зайцев и осторожных косуль, капель дождя и редких снежинок. Солнечных лучей, ветра... Они кружатся вокруг неё, обращая дни вспять и стирая день за днем упорные попытки леса поглотить страшное пепелище.
Деревья истончаются, как сосульки, истекающие водой от весеннего тепла, и исчезают. Тают кустарники, редеет трава, проступает пепел, и медленно поднимаются на поверхность руины домов, обугленные и страшные.
Едкий запах гари. Мелкий дождь. Серое небо. И такая же осень, только совсем ранняя.
Мужчина.
Он сидит на камне, прижав ладони к вискам, и плачет — мужчина в мундире королевского пограничника. Рядом женщина в простом саржевом платье и шали, с маленьким ребенком. Девочка...
— Нанет, что мне теперь делать? Как мне жить без неё? — он поднимает лицо, вытирая слёзы тыльной стороной ладони.
— У вас осталась дочь, милорд. Рия просила вам сказать, чтобы вы берегли её, просила поклясться здесь, что сделаете её счастливой. Она ведь одна осталась из всего рода...
Вокруг мужчины голубым огнем пылают ярость и боль, и они так сильны, что даже Кэтрионе больно.
— Я узнаю, кто это сделал! Я убью его!
— Нет, милорд, это не вашей власти. Это было что-то не из нашего мира, и лучше будет нам уйти отсюда. И никогда не возвращаться, — шепчет Нанет. — А Кайю нужно спрятать, мало ли, храмовники или то, что убило вашу жену...
— А когда вернется мама? — спрашивает девочка.
И мужчина отворачивается...
Лиц не видно. Почему она не видит лиц?
Но и без этого она понимает, что мужчина — будущий генерал Альба и это его дочь, та самая, которую она видела в Брохе.
