— Открыл замок.
— И откуда у тебя ключ?
— А кто сказал, что я открыл его ключом?
— Ну, конечно! Ты же вор, как вор и забрался, — она усмехнулась.
На неё вдруг нахлынуло странное облегчение, смешанное с радостью. Он жив! Слава Богам! Он жив...
И злость.
— Ты просто идиот, Рикард Адаланс! — воскликнула она. — Ты совсем спятил? Зачем ты полез в драку с Дитамаром? Зачем? Тебе что, жить надоело? Ты хоть знаешь, кто он такой? Он мог убить тебя, как котёнка!
— А тебе не всё равно?
Эти слова буквально пригвоздили её к двери, столько в них было горечи и отчаянья, она не видела его лица, скрытого в тени спинки кресла, но этого было и не нужно. Он встал рывком и подошел к ней, положив ладони на дверь слева и справа, и поймав её в кольцо своих рук.
— Почему ты избегаешь меня? — спросил негромко, и лицо его оказалось совсем близко.
Слишком близко. Непозволительно близко. И сердце замерло, застучало так, словно это палмеро отстукивал на барабане свой безумный ритм.
— Я? — спросила, а голос сорвался. — С чего ты взял?
— Не ври мне, Кэтриона. Ты боишься, да?
— Боюсь? Чего?
— Ты ведь тоже чувствуешь это? — спросил он ещё тише.
— Что «это»? — руки стали вдруг холодными и прижались к двери, впиваясь пальцами в узор из резных цветов.
— Это притяжение между нами... которому нет сил сопротивляться. Ты ведь поэтому меня избегаешь...
— Откуда тебе знать? — спросила она, а голос не слушался совсем, и колени вдруг ослабли.
Жаркая волна прокатилась по телу от его близости.
— Откуда? — он усмехнулся и прошептал, наклонившись к её уху. — Я же айяарр, ты забыла? Я слышу даже стук твоего сердца... слышу, как мчится по венам кровь, как ты вся горишь... я чувствую твоё желание, Кэтриона, и оно сводит меня с ума. Я едва не убил хозяина дома, и убил бы, сделай ты то, о чем задумала. Или он убил бы меня. Но... ты сама меня спасла... Почему?
— Я тебя не спасала...
— Опять ты мне врешь! — он хлопнул ладонью по двери. — Камин — твоих рук дело, я знаю. Я знаю тебя даже лучше, чем ты сама!
И его лицо совсем близко, и шепот обжигает кожу, заставляя не чувствовать под собой ног.
— Так почему, Кэтриона? Почему ты спасла меня? — он чуть отстранился, снова глядя ей в глаза.
— Да потому что ты — идиот! Он убил бы тебя! Ты умереть хотел? Зачем?!
— А тебе было бы жаль, если бы он меня убил? Да? Почему? — горячий шепот полный страсти. — Скажи мне! Скажи...
Она молчала.
Что ей сказать? Что страх за его жизнь пробудил в ней чудовищную силу? Что рядом с ним она перестает быть собой? Что его слова сводят её с ума, и что все мысли в голове только о его поцелуях?
— ...а может, потому, что ты тоже этого хочешь? Так не останавливай себя. Ты ведь не хочешь сопротивляться... и я не хочу...
Он коснулся её виска кончиками пальцев.
— ...Кэти.
Он смотрел ей в глаза, в полумраке они были почти черными. И это был самый подлый, самый предательский удар, которого она не могла ожидать. Если бы он поцеловал её, если бы обнял, был напористым или грубым, злым, едким, если бы провоцировал её, вызывая на их обычный поединок, она бы его оттолкнула, сказав, чтобы он катился к Дуарху со своими претензиями.
Но это ласковое «Кэти», этот шёпот, это расстояние между ними и нежность на кончиках пальцев, которыми он коснулся её виска...
Это разрушило последние барьеры воли.
Нет, он не схватил её, не прижал к стене, не поцеловал грубо, нет...
Он просто стоял, склонившись, совсем близко, рядом, так, что она чувствовала щекой его дыхание, и коснулся мимолетно, словно ветер, и только смотрел и ждал. И она поняла — он ничего и не сделает, если она не попросит...
И ей бы оттолкнуть его, сведя всё к шутке, а она не могла. Она стояла почти парализованная звуком его голоса, и этим дыханием на её коже, и прикосновениями его пальцев.
— Завтра мы уезжаем... и кто знает, что будет дальше... наши пути могут разойтись. Это ведь последняя ночь... Одна ночь, Кэти...
Никто никогда не называл её так. Кэтриона, Катрин, Кэтрин, даже Кэт. Но вот так, словно вскрывая ножом её сердце... Выворачивая душу наизнанку. И она поняла — он победил, и судорожно сглотнув, перевела взгляд на его губы...
...помня о том, что было вчера.
Одна ночь... Это ведь ничего не значит.
— Одна ночь, — прошептала эхом и подалась ему навстречу.
— Одна ночь, — повторил он.
— Почему ты просто не поцелуешь меня?
Он провел по её щеке тыльной стороной ладони:
— Ты сказала не целовать тебя, пока ты не попросишь.
— Вчера тебя это не останавливало.
Он наклонился ещё ниже и прошептал, касаясь губами её уха:
— Вчера ты хотела шагнуть в пропасть.
Сейчас она собирается сделать то же самое.
Она закрыла глаза, прислонившись к двери затылком.
Она проиграла.
И сейчас ей всё равно: Орден, печать, Зверь — всё может катиться к тварям в Дэйю... Завтра. Пусть всё будет завтра... А эта ночь, пусть она будет такой, какой он хочет. Только одна ночь...
Это ведь ничего не значит...
Его губы коснулись кожи за ухом, по линии роста волос, и дыхание обожгло, руки легли ей на плечи, скользнули вниз, он подхватил её легко и, посадив на невысокий комод рядом с дверью, смахнул лежавшую там сумку и плед.
Провел ладонью по щеке, по шее вниз, пальцы забрались под рубашку, лаская плечо.
— Кэти...
И снова губы коснулись шеи, она зарылась пальцами в его волосы и, приподняв голову, заглянула в лицо — оно непроницаемо, все эмоции спрятаны, они только в глазах, темных от затопившего их желания, но он все ещё не уверен, что это не игра.
Только это не игра. Больше не игра.
Но он ждал, ждал, когда она сделает первый шаг, когда раскроется и станет совсем беззащитна.
Он поэтому не целует ее в губы, не торопится, едва касаясь, гладит ее лицо тыльной стороной ладони. Скользя пальцами по шее, отбрасывает волосы и припадает губами к маленькой ямке между ключицами, вырывая из её груди глухой стон. Расстегивает верхнюю пуговицу и ещё одну, медленно спускается губами еще ниже, к шелковой кромке корсажа, и замирает там горячим поцелуем. И сердце падает вниз...
Она запрокинула голову, закрыла глаза...
Он шепчет её имя, расстегивая пуговицы рубашки одну за другой, и она распахивается, а его пальцы ласкают спину, забравшись под корсаж, просто гладят кожу под ним неспешно, медленно. Дразнят. И там, где ее касаются его губы и пальцы, расцветают огненные цветы, и кажется, что куски льда откалываются от ее кожи, обнажая оголенные нервы, которые хотят только одного — еще!
