Вик нажала на тормоз. Тот вздохнул, но никакого эффекта не последовало.
Байк еще неисправен.
Что-то ударило по внутренней стороне ее левого бедра, и она, взглянув вниз, увидела черную пластиковую трубку, свободно качавшуся на раме. Это была тяга заднего тормоза. Она ни к чему не крепилась.
Нельзя было объехать парня с камерой, не съехав с подъездной дорожки. Она прибавила газу, перевела «Триумф» на вторую передачу и ускорилась. Невидимая рука из горячего воздуха прижалась к ее груди. Она летела, как в открытую печь.
Переднее колесо свернуло в траву. Байк последовал за ним. Мужчина с камерой наконец услышал «Триумф» – сотрясающий землю рев форсированного двигателя – и поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как она пронеслась мимо него, достаточно близко, чтобы дать ему пощечину. Он отскочил назад, потерял равновесие и упал на землю.
Вик промчалась рядом с оператором. Воздушный поток перевернул мужчину, и тот упал на дорогу, беспомощно отбросив камеру. Та ударилась об асфальт с дорогостоящим хрустом.
Когда Макквин выехала на лужайку, а потом опять на дорогу, заднее колесо мотоцикла вырвало слой травы – прямо как она очищала ладони от засохшего клея «Элмер» в третьем классе. «Триумф» накренился, и она почувствовала, что вот-вот уронит байк и под его весом разобьет себе ногу.
Однако ее правая рука вспомнила что делать. Она дала байку еще больше газу. Двигатель загремел. Байк выскочил из крена, как пробка, которую толкнули под воду и отпустили. Резина нашла дорогу, и «Триумф» помчался прочь от камер, микрофонов, Табиты Хаттер, Луи, ее коттеджа и прочего благоразумия.
Дом сна
Вейн не мог заснуть, а занять ум ему было нечем. Его тошнило, но желудок оставался пустым. Ему хотелось выбраться из машины, однако он не знал, как это сделать.
У него появилась мысль вытащить один из деревянных ящиков и ударить им по окну, надеясь разбить стекло. Но ящики, когда он тянул их, не открывались. Вейн сжал кулак и изо всех сил обрушил его на стекло. Волна трепещущей колющей боли вспыхнула в его костяшках пальцев и в запястье.
Боль не отпугнула мальчика, а только сделала его более отчаянным и безрассудным. Он отвел свою голову назад и ударил черепом о стекло. Казалось, что кто-то приставил к его лбу трехдюймовый железнодорожный костыль и ударил по нему серебристым молотом Чарли Мэнкса. Вейн съежился на заднем сиденье. Ощущение было таким же ужасным, как падение с длинного пролета лестницы – внезапное ошеломительное погружение в темноту.
Его чувства тут же вернулись к нему. По крайней мере, ему казалось, что тут же, хотя на самом деле, возможно, через несколько часов. Точнее, через три часа. Однако каким бы ни был этот срок, когда его зрение и мысли прояснились, он нашел свое спокойствие восстановленным. Его голова была заполнена вибрирующей пустотой, словно кто-то несколько минут назад сыграл на фортепьяно завершающий аккорд, и эхо его уже угасало.
Сонливая леность – даже довольно приятная – незаметно овладела им. Ему не хотелось двигаться, кричать, планировать, плакать и тревожиться о том, что случится дальше. Его язык мягко тыкал в нижний передний зуб, который шатался и имел привкус крови. Вейн не помнил, чтобы сильно ударялся о перекладины головой и при этом едва не выбил зуб из десны. Нёбо покалывало от прикосновений языка. Оно ощущалось шершавым и песочно-перечным. Это не особенно заботило его, но было достаточно заметным.
Когда он начал шевелиться, то просто вытянул руку и поднял с пола игрушечную луну. Она была гладкая, как зуб акулы. Ее форма напомнила ему особую отвертку, которую мать использовала для ремонта мотоцикла. Кулачковый ключ. Луна тоже была ключом к воротам в Страну Рождества. И тут он ничего не мог поделать. Луна восхищала его. Никакая вещь не была способна преодолеть это восхищение. Словно смотришь на красивую девушку, в чьих волосах запутался солнечный свет. Словно заметил оладьи и горячий шоколад перед трещавшим огнем. Восхищение – это одна из фундаментальных сил бытия; почти как притяжение.
Большая бронзовая бабочка ползла по наружной части окна. Ее мохнатое тело не уступало по толщине среднему пальцу Вейна. Как хорошо и спокойно было смотреть, как она ползет, иногда помахивая крыльями. Если бы окно было открытым или даже чуть сдвинутым, бабочка присоединилась бы к нему на заднем сиденье, и тогда он имел бы друга.
Вейн гладил свою счастливую луну. Большой палец двигался по ней вперед и назад. Простой и бессмысленный мастурбирующий жест. У матери был байк, у мистера Мэнкса – «Призрак», а у Вейна – луна.
Он грезил о том, что сделает с новой бабочкой. Особенно ему понравилась одна идея – научить ее опускаться на палец, как тренированного сокола. В своем уме он видел, как она садилась на его указательный палец и растопыривала крылья веером в медленном плавном движении. Добрая старая бабочка. Вейн назвал бы ее Солнышко.
Где-то в отдалении лаяла собака – озвучка ленивого летнего дня. Вейн вытащил из десны шатавшийся зуб и сунул его в карман шорт. Он вытер кровь о свою рубашку. Когда его пальцы вернулись к поглаживанию луны, они размазывали красную жидкость по всей поверхности.
Что кушают бабочки? – подумал он. Ему казалось, что они питаются пыльцой. Вейн думал, чему еще научить свою красавицу. Если бы он мог заставить ее пролетать горящие обручи или ходить по миниатюрному канату. Он уже видел себя как уличного исполнителя – в высокой шляпе, с забавными черными наклеенными усами. Цирк необычных бабочек капитана Брюса Кармоди! Он представлял себе, что носил бы игрушечную луну, как генеральскую звезду, прямо на лацкане кителя.
А можно ли научить бабочку делать мертвую петлю, чтобы она выглядела, как самолет на трюковом шоу? Он подумал, что может оторвать ей крылья, и тогда ей проще будет крутить сальто. В своем воображении он уже удалял одно крыло, как кусок липкой бумаги, – сначала с легким сопротивлением, затем с радующим слух шелушащимся звуком.
Окно откатилось вниз на целый дюйм. Рукоятка мягко щелкнула. Вейн не двигался. Бабочка приблизилась к краю стекла, вспорхнула крыльями и опустилась на его колено.
– Здравствуй, Солнышко, – сказал мальчик.
Он вытянул зверушке свой палец, и она попыталась улететь. Это не было забавно. Вейн сел и поймал ее одной рукой.
Он попытался научить бабочку нескольким трюкам, но она вскоре устала и расхотела слушаться. Вейн опустил ее на пол и, вытянувшись на сиденье, почувствовал, что сам устал. Тем не менее он был в полном порядке. Во всяком случае, он сделал с бабочкой пару хороших сальто, прежде чем она перестала двигаться.
Мальчик закрыл глаза. Его язык опробовал прыщеватое небо. Десна все еще кровоточила, но это его не тревожило. Кровь имела хороший привкус. Даже когда он дремал, большой палец гладил маленькую луну – ее гладкую блестящую дугу.
Вейн не стал открывать глаза, пока не услышал, что гаражная дверь поднимается к потолку. Он сел с небольшим усилием. Приятная сонливость укоренилась в мышцах.
