Это было длинное узкое помещение, настолько заваленное хламом, что не представлялось возможным пройти по прямой линии к задней стене. Прежде тут располагалось несколько стойл для лошадей. Вик нравился запах сарая: аромат бензина, грязи, старого сухого сена и дерева, которое прожарилось солнцем и постарело за восемьдесят лет.
Будь Вик ровесницей юного Вейна, она жила бы на стропилах среди голубей и белок-летяг. Хотя Вейну это казалось провинциальным. Он не интересовался природой. Он делал снимки на айфоне, выводил их на экран и тыкал в него пальцем. Его любимой вещью в доме у озера являлся вай-фай.
Вейн не хотел оставаться внутри замкнутых стен. Однако ему требовалась приватность телефона. Она давала мальчику выход из мира, где мама являлась сумасшедшей алкоголичкой, а папа представлял собой трехсотфунтового механика, который бросил школу и на фанатских слетах носил костюм Железного человека.
Мотоцикл стоял в задней части каретного сарая, и, хотя на него был наброшен заляпанный краской брезент, очертания байка оставались вполне различимыми. Вик заметила убийцу дорог еще из дверей и с недоумением подумала, как могла пропустить его в прошлый раз, когда просунула сюда голову.
Но она гадала об этом лишь мгновение. Никто не знал лучше нее, как легко нечто важное терялось среди визуальной суматохи. Помещение походило на сцену, которую она могла бы нарисовать в одной из книг о Поисковом Движке. Как найти путь к мотоциклу через лабиринт хлама, не задевая сотни растяжек? На самом деле неплохое задание. Нужно сделать запись в дневнике и обдумать план дальше. Она не могла игнорировать хорошие идеи. А кто бы мог?
Вейн взял один угол брезента, а она подняла другой. В конечном счете они стянули его назад.
Байк был покрыт слоем грязи и стружек толщиной в четверть дюйма. Руль и приборы затянула паутина. Передняя фара свободно свисала из гнезда на проводах. Смахнув пыль, она увидела, что бензобак в форме слезы имел клюквенно-серебристый цвет, с большим словом «Триумф», отчеканенным на нем.
Он выглядел, как мотоцикл из фильма о старых байках, – не байкерская лента, наполненная голыми сиськами, размытым цветом и Питером Фондой, а один из старых настоящих мотоциклетных шедевров – что-то в черно-белом цвете, вовлекавшее гонки и разговоры о Человеке. Вик уже любила его.
Вейн провел рукой по сиденью и посмотрел на серый пух, собравшийся на ладони.
– Мы можем взять его себе?
Как будто речь шла о бродячем коте.
Конечно, они не могли взять его себе. Он не был их собственностью. Он принадлежал старой женщине, которая сдавала им дом.
И однако…
Вик чувствовала, что каким-то образом «Триумф» уже принадлежал ей.
– Я сомневаюсь, что он вообще поедет, – сказала она.
– И что? – спросил Вейн с уверенностью двенадцатилетнего парня. – Починим. Папа скажет тебе, как это сделать.
– Твой папа уже многое мне рассказал.
Семь лет она пыталась быть девушкой Луи. Это не всегда хорошо получалось и никогда не выходило легко, но у них были счастливые дни в гараже. Луи чинил байки, а Вик раскрашивала их. «Саундгарден» по радио и холодные пивные бутылки в холодильнике. Она ползала вместе с ним вокруг байков, светила ему лампой и задавала вопросы. Он рассказывал ей о свечах, тормозных тросах и коллекторах отработанных газов. Тогда ей нравилось находиться с ним и почти нравилось быть самой собой.
– Значит, ты думаешь, что мы можем оставить его себе? – снова спросил Вейн.
– Он принадлежит старой даме, которая сдала нам дом. Я спрошу ее, не продаст ли она его нам.
– Готов поспорить, что она согласится, – сказал Вейн.
На пыльной стороне бака он написал слово НАШ.
– Какая старая леди захочет садиться на такую рухлядь?
– Такая, что стоит рядом с тобой, – ответила Вик и вытерла рукой слово НАШ.
Пыль вспорхнула в столб солнечного света и заметалась там золотистыми хлопьями.
Ниже места, где было слово НАШ, Вик написала МОЙ. Вейн вытащил свой айфон и сделал снимок.
Хаверхилл
28 июня
Каждый день после ланча Зигмунд де Зоет посвящал один час раскраске своих оловянных солдатиков. Это был его любимый час дня. Он слушал Берлинский оркестр, исполнявший секстет Фробишера «Облачный атлас», и раскрашивал гуннов, одетых в шлемы XIX века, шинели с фалдами и в противогазы. Перед ним лежал лист фанеры размером шесть на шесть футов, на котором воссоздавался миниатюрный ландшафт, изображавший акр земли под Верден-сюр-Мез – пространство пропитанной кровью почвы, сожженных деревьев, запутанных кустарников, колючей проволоки и мертвых тел.
Зиг гордился аккуратными мазками своей кисти. Он рисовал золотую тесьму на эполетах, микроскопические медные пуговицы на шинелях и пятна ржавчины на шлемах. Ему казалось, что если его маленькие человечки будут хорошо раскрашены, то обретут живость, создающую впечатление, будто бы они в любой момент могли начать двигаться по собственной воле и прорвать оборонительную линию французов.
Он работал с ними в тот день, когда это случилось, – в день, когда они наконец начали двигаться.
Он разрисовывал раненого гунна, маленького человечка, схватившегося за грудь и открывшего рот в безмолвном крике. На конце кисти у Зига имелась капелька красной краски, которую следовало нанести на пальцы немецкого солдата. Но когда он вытянул руку, гунн попятился.
Зигмунд уставился на маленького, в один дюйм, солдата и навел на него яркую лампу на шарнирной подвеске. Он вновь потянулся кончиком кисти, однако гунн опять отшатнулся.
Зиг попытался в третий раз – стой спокойно, маленький ублюдок, – подумал он – и снова промахнулся. Даже близко не попал, оставив алое пятно на абажуре металлической лампы.
Но теперь двигался не только один гунн, а все они. Солдаты бросались друг на друга и подрагивали, как пламя свечи.
Зигмунд потер рукой лоб. Его лицо было горячим и липким от пота. Он сделал глубокий вдох и почувствал запах имбирного печенья. Сердечный приступ, – подумал он. – Со мной произошел сердечный приступ. Только Зиг подумал это на немецком, потому что английский язык вдруг ускользнул от него, хотя он говорил на нем, как на родном, начиная с пятилетнего возраста.
Он добрался до края стола, поднялся на ноги, однако оступился и упал. Зиг ударился о пол правым боком и услышал треск в своем бедре. Кость сломалась, как сухая палка под сапогом немецкого солдата. Весь дом содрогнулся от звука его падения, и он подумал – все еще на немецком – Жизель услышит и придет.
– Помогать, – позвал он. – Ик хеб ин слэг. Нумер.
Это звучало неправильно, и ему потребовалось время, чтобы понять причину дискомфорта. Немецкий язык. Она не понимала по-немецки.
– Жизель! Я упал!
Она не пришла и никак не ответила. Зиг не мог понять, чем она занималась, что не услышала его. Затем он подумал, что она, возможно, говорила с ремонтником воздушного кондиционирования. Этот мужчина – коренастый маленький человек по имени Бинг – появился в испятнанном маслом комбинезоне и предложил произвести гарантийную замену конденсационного змеевика.
