Но больше всего различались свет в их глазах и ауры их личностей, запечатленные кистью художника. У более высокой девочки на губах играла легкая улыбка, как бы намекая на сдержанный смех по поводу только что прозвучавшей шутки. Ее глаза были бесхитростны и смотрели прямо перед собой, как будто ей нечего было скрывать.
Вторая девочка тоже улыбалась, но не от радости. Это было больше похоже на улыбку человека, который сделал некую пакость, и это сошло ему с рук. Ее взгляд горел неким давним секретом, и я не была уверена, что хочу его знать.
Но еще больше, чем сходство девочек друг с другом, поражало их сходство со мной.
– Кто это? – спросила я мать, не сводя глаз с портрета.
– Понятия не имею. Я никогда не видела эту картину раньше. Должно быть, она всегда была на чердаке, потому что, насколько мне известно, она никогда не висела внизу. Это просто… – Кончики ее пальцев коснулись ее губ.
– Знаю. Они похожи на меня. И на тебя. Посмотри на линию волос той, что повыше; у нее такой же вдовий пик, как и у тебя. Выходит, они наши предки, верно?
Она кивнула.
– Но только не твоя бабушка – та родилась в тысяча девятисотом году. Может быть, ее мать. И я почти уверена, что моя бабушка была единственным ребенком.
Я опустилась перед портретом на колени, чтобы разглядеть его лучше. Прищурившись и ругая себя за тщеславие, не позволившее мне положить в сумочку очки, я пристально посмотрела на двух девочек и на этот раз заметила нечто новое: в кружевах блузки более высокой девочки поблескивал какой-то предмет. Вытянув шею, я увидела маленький золотой медальон в форме сердечка. Шагнув еще ближе – так, что мой нос оказался почти прижат к холсту, – я разглядела букву М, выгравированную на золоте.
Поняв, на что я смотрю, мать поднесла фонарик к той девочке, что пониже ростом.
– На ней тоже есть медальон. – С упреком во взгляде она протянула мне фонарик, открыла сумочку, вытащила пару стильных очков для чтения и, надев их, слегка наклонилась вперед. – На этом есть буква R. – Она отступила назад и нахмурилась. – Как странно! – сказала она. – Мою бабушку звали Роуз, но я уверена, что у нее не было сестры или даже брата, если на то пошло. Я бы сказала, что эти девочки вообще не родственницы, если бы не их странное сходство с тобой.
– Странное – это мягко сказано, – отозвалась я, пристально глядя на портрет. Мой взгляд переместился с девочек на фон позади них, и я вновь испытала странное ощущение, будто я должна знать, что передо мной, но я понятия не имела. Они стояли в тени огромного дуба, росшего на невысоком холме, за их спинами блестел большой водоем, а в углу портрета виднелся участок песчаного пляжа.
На дальнем фоне посреди ряда дубов высился белый особняк.
– Ты узнаешь дом? – спросила я, поворачиваясь к матери.
Ее лицо побледнело. В тусклом свете чердака она внезапно показалась мне такой же серой и прозрачной, как фотонегатив.
– Нет. Но океан…
Она осеклась и не добавила ни слова. Впрочем, в этом не было необходимости. Я тоже вспомнила затонувший корабль, на борту которого были найдены человеческие останки. И дорожку соли на кухне.
– Я знаю. Я подумала то же самое. Но что странно, так это…
Я почувствовала на себе пристальный взгляд матери.
– Вчера знакомая Джека, Ребекка Эджертон, – продолжила я, – сказала мне, что ей приснился этот чердак, и если я посмотрю, что там есть, то найду портрет или фотографию кого-то, кто похож на меня.
– Правда? – Мать выгнула соболиную бровь. – Значит, эта репортерша знакома с Джеком. Как интересно. Она постоянно оставляет мне сообщения. – Джинетт слегка прищурилась. – Она ему просто… знакомая?
Я нахмурилась. Странно, почему ее больше волнуют отношения между Джеком и Ребеккой, нежели ее психические способности. Конечно, для нас признать чьи-то экстрасенсорные способности было бы сродни волнению по поводу покупки кем-то новой зубной щетки.
– Старые друзья. Они встречались до того, как Ребекка познакомила Джека со своей подругой Эмили. Странно другое: то, как сильно Ребекка и Эмили похожи друг на друга. У меня такое чувство, что, возможно, Джек привязан к ней именно по этой причине.
– Ах, да! Эмили, невеста. Бедная девушка. Амелия рассказала мне, как Эмили бросила Джека перед самой свадьбой, не сказав ему, что она больна. – Мать покачала головой. – Джек узнал правду позже, лишь после того, как она умерла. Что трагичнее всего. – Мать пристально посмотрела на меня. – Неудивительно, что его тянет к Ребекке. – Она похлопала меня по руке. – Но не переживай, Мелли. Я уверена: то, что он ищет в Ребекке, больше похоже на желание забыть Эмили, нежели на серьезные отношения. У него не было возможности попрощаться с ней, и Ребекка теперь дает ему такой шанс. Как своего рода суррогат.
Я отстранилась:
– Лично мне все равно, мама. Знай ты меня лучше, ты бы поняла, что мы с Джеком совершенно не подходим друг другу. Нас не связывают никакие отношения, даже если ты хотела бы их так назвать. Вернее, они чисто деловые. И как только он закончит свою книгу и ему больше не придется бывать в моем доме, я сомневаюсь, что когда-нибудь увижу его снова.
Игнорируя сомнение в ее взгляде, я схватила раму обеими руками.
– Будь добра, открой мне дверь, хочу спустить это вниз, чтобы осмотреть в лучшем свете. Кстати, Джеку тоже было бы полезно взглянуть. Вдруг он узнает, где это.
Улыбнувшись самой себе, мать обвела прощальным взглядом чердак и направилась к двери.
– Разве Джек не живет с тобой? – спросила она, когда я проходила мимо нее с картиной. – Ты могла бы забрать ее себе домой.
Устав держать картину, я поставила ее на пол.
– Во-первых, он не живет со мной. Он временно проживает под одной крышей со мной в гостевой комнате, потому что у него ложное впечатление, будто я нуждаюсь в его защите. Во-вторых, эта картина еще не принадлежит тебе, и унести ее из дома – значит совершить кражу.
– Пожалуй, ты права, – сказала мать, закрыв дверь чердака, и зашагала за мной по коридору. – Но что, если нынешние владельцы увидят картину и захотят оставить ее себе?
Мы обе как по команде оглянулись на мохнатый оранжевый ковер и виниловые вертушки, подвешенные к потолочным светильникам в коридоре.
– Не захотят, – сказали мы одновременно и направились к парадной лестнице.
Мы были уже на полпути, когда я вспомнила одну вещь, о которой хотела ее спросить. Я остановилась и, поставив картину на ступеньку позади себя, повернулась к ней.
– Раньше, когда ты приходила сюда, ты тоже видела солдата?
Мне было видно, что она колеблется. Как будто перед ее глазами что-то промелькнуло, словно порхнувший через комнату призрак.
– Да, – призналась она и продолжила спускаться вниз. Она шла передо мной, ко мне спиной, чтобы я не могла видеть ее лицо или прочесть ее взгляд, и я знала, что она сделала это нарочно. – Я видела его.
