– Но она пришла. Все такая же счастливая и влюбленная?
– Да. Счастливая и влюбленная, – подтвердила Ирина Викторовна. – Прошла ряд обследований, записалась на УЗИ и пропала. По записи она должна была вернуться неделю назад. Но не пришла. Теперь-то я знаю почему, но тогда решила, что вот он и настал, тот момент, когда эмоции берут верх над рационализмом.
– И никаких личных разговоров ни в первый, ни в последний раз?
– Нет, никаких. Янина вообще мало разговаривала. Ответы и то давала односложные. Постоянно на часы смотрела, а когда смотрела, губы ее в улыбке растягивались. Так ведут себя женщины в ожидании свидания.
– Но мужчину рядом с ней вы не видели.
– К кабинету он с ней не подходил, а за порогом клиники я пациентов не преследую, – ответила Гвоздева.
– И нет никаких сомнений, что ваша пациентка и наша погибшая – одно и то же лицо? – высказал сомнения Крячко. – Ведь может быть так, что внешне женщины похожи как две капли воды, а на деле выходит, что они просто у одного и того же визажиста макияж накладывают.
– И снова мимо. – Чувствовалось, что Гвоздеву начал утомлять разговор. – Янина почти не красилась. Думаю, не хотела ребенку навредить.
– Относительно психического состояния что можете сказать? – спросил Гуров.
– Что конкретно вас интересует? Была ли Янина неустойчива в психологическом плане? Так они все такие, будущие мамы, я имею в виду. Гормоны бушуют, настроение меняется по тридцать раз на дню, и это является нормой.
– Могла она желать себе смерти?
– Не думаю, – после минутной паузы ответила Гвоздева. – Порыдать в подушку – это максимум, на что, по моему мнению, распространяется депрессия беременных. Нет, выглядела она, да и вела себя, как абсолютно счастливый человек.
– Спасибо за помощь, – поблагодарил Гуров.
Он встал с дивана, пожал протянутую Гвоздевой руку и вышел из ординаторской. Крячко повел себя более галантно. Протянутую ладошку он поцеловал и даже рукой на прощание махнул. Теперь им предстояло встретиться с родителями Янины. От Гвоздевой они получили адрес регистрации девушки и надеялись, что по этому адресу найдут и ее родственников.
Улица, по которой была прописана Янина, относилась к разряду элитных районов Москвы. Полковники понимали, что по такому адресу простые работяги им вряд ли встретятся. Скорее уж банкиры или сотрудники юстиции, а может, и представители городской власти. Однако консьерж, встретивший напарников в холле дома, сообщил, что квартира принадлежит Эгельшиной и больше в ней никто не проживает. Пришлось опрашивать соседей.
Как и предполагал Гуров, за каждой дверью, в которую им пришлось постучать, полковников ждал либо бизнесмен, либо высокопоставленный чин, а чаще их так называемая прислуга. Про Янину Эгельшину здесь практически ничего не знали. Заселилась в этот дом девушка года три назад, шумных компаний не водила, музыку по ночам не слушала, чужие парковочные места не занимала. Вежливо здоровалась с теми, кто здоровался с ней, игнорировала тех, кто игнорировал ее. Допоздна не гуляла, мальчиками по вызову не увлекалась.
Пригласив швейцара и уборщицу в понятые, Гуров забрал у швейцара ключи и повел всех на осмотр квартиры Янины. Жилье свое девушка содержала в образцовом порядке. Одежда на плечиках, полотенца в стопочке, комплекты нижнего белья, каждый в индивидуальном пакете. Сама мебель дорогая, добротная. Подобрана со вкусом. Пыль, собравшаяся на горизонтальных поверхностях и по углам комнат, говорила о том, что здесь давно никто не появлялся.
Безделушек, какими обычно полны квартиры молодых девушек, почти не было. Пара купидончиков на этажерке, шикарная шкатулка под драгоценности и одиноко стоящий цветок в горшке – вот и вся романтика. Интимных вещиц и того меньше. Записная книжка с золотым тиснением, в которую Янина заносила полюбившиеся стихи, да горстка открыток, подаренных сослуживцами на день рождения.
– И где теперь прикажете искать ее друзей и родственников? – с досадой произнес Крячко, поняв, что жилье Янины пользы в решении этой задачи не принесет. – Хоть где работала ваша жиличка, кто-нибудь знает?
Швейцар отрицательно покачал головой. Уборщица пожала плечами. Стас досадливо махнул рукой и полез в гардеробную, изучать содержимое карманов многочисленных сумочек и кофточек. Гуров же прошел в ванную. Порядок там был идеальный. Каждый тюбик на своем месте. Каждый флакончик в своей нише. Но его интересовали не флаконы, а корзина с бельем, приготовленным для стирки. Правда, надеяться на то, что человек, настолько педантичный, как Янина, бросит в стирку брюки, не проверив карманы, было как-то странно, но что еще оставалось?
Лев вытряхнул содержимое корзины прямо на кафельный пол ванной комнаты. Брюки, пара блузок, тонюсенькие носочки. И заношенная куртка. Он поднял ее и почувствовал, что левая сторона несколько тяжелее. Полез во внутренний карман и обнаружил там увесистый блокнот. А открыв его, понял, что нашел то, что искал. Оставив белье на полу, Лев вернулся в гостиную, присел на диван и начал листать страницы. На них убористым ровным почерком были занесены даты, обозначено время, а под цифрами комментарии. Короткие, емкие, точно хокку, стихотворный жанр, популярный среди японцев с шестнадцатого века.
Записи выглядели примерно так:
«Сегодня ходили в музей. Странное место для второго свидания. Ненавижу авангардистов, но на этот раз все выглядело довольно мило. Нет, «мило» неправильное слово. Волшебно».
Затем новая дата и новая запись:
«Прочитала книгу, которую Он принес. Безудержно. Как бы я хотела ощутить нечто подобное. Кажется, что и не жила вовсе. Кажется, что прожила много веков. Хочу еще».
Третья запись настораживала:
«Все тлен, все суета. Только он моя реальность. Только он – истинная жизнь. Как прожить новый день без него? Невыносимо. Жгучая боль, слезы душат».
Дальше эйфория, сменившая черную депрессию, но почему-то вызывающая все то же тревожное чувство:
«Соцветие ощущений. Переполняют через край, точно я сосуд. Руки дрожат, а ведь он просто смотрит. Что будет? Как будет? Все впереди, раз Он рядом. Безумие. Безумие…»
Таких строф Гуров насчитал три десятка. Судя по датам, встречи случались нерегулярно или потребность выразить чувства на бумаге появлялись не каждый раз. Постоянная смена настроения красной чертой проходила через все записи – от радостного безумия до черной тоски и безысходности. Лев не был психологом, но и он понимал, что жить в таком душевном смятении все равно что гореть в аду. Даже в те моменты, когда жизнь расцветает всеми цветами радуги. А Янина жила, и, если ориентироваться по датам, жила довольно долго.
Он перелистал блокнот от первой до последней страницы. Вносить конкретные записи Янина не посчитала нужным, только емкие фразы, выражающие чувства. Последняя запись датирована двумя месяцами ранее смерти девушки и месяцем ранее ее отъезда. По сравнению с остальными записями она совсем не впечатляла, напротив, казалась пресной и безликой, точно писал другой человек. Пустой человек без чувств и эмоций.
