Смоленцы и киевляне перецеловались друг с другом и поклялись Христу биться до последнего вздоха.
* * *
— Князю Мстиславу Галицкому слава!
— Слава! Слава-а! Слава-а-а!
— Князю Даниилу Романовичу слава!
— Слава! Слава-а! Слава-а-а!
Построившиеся вдоль повозок галичане и ростовцы по-братски приветствовали забитую пылью и испятнанную кровью колонну волынцев.
— Они ликуют в твою честь, Мстислав Мстиславич! — Князь Данила, ехавший рядом, приложил ладонь к груди, склонил голову.
— Нет, дорогой зять. Они ликуют нашей общей отваге. Видела б сегодня тебя, красавца, дочь моя Аннушка! — Тесть похлопал по железному плечу счастливого Данилу. — Как на духу, брат, покорил меня ты сегодня своим уменьем держати ворога на острие меча. Любо! У поганых мороз по коже.
— Дозволь слово молвить, пресветлый...
— Будет тебе, обойдёмся без церемоний. Потери?
— Могло б быти меньше, ан больно зубаст татарин да велик числом.
— То верно. Зубаст... и напорист, не хуже варяга ломит. Но тебе ли напоминать — сеча... Не в бабки играем
[274]. Чую, зять... для многих из нас уже звонит небесный колокол.
— Погиб мой воевода Стрелец, — сняв шлем и держа его у груди, перекрестился Данила.
— Он уже в раю... — На запылённом суровом лице Мстислава ожесточённо дёрнулись желваки; наложив на себя крест, он с сердечной досадой изрёк: — Вот так, брат, день ото дня редеют ветви древа недавно могучего ратного братства.
— Стрелец был ещё жив, когда мы вырвали его из когтей нехристей.
— Его последние слова?..
— «Скажи всем, шо не страшно Богу душу отдать, коль совесть спокойна и честь не замарана». И последнее: «Храни, Исусе Христе, Русь, князей наших... и спаси дружины».
— Светлая память ему... М-да... — Мстислав скорбно поджал губы, потом выдохнул, будто освободился от чего-то: — Знаю, тебе нужен, как и всем, отдых, но мы — не все, у нас, князей, нет на то права.
— Когда следует быти у тебя, Мстислав Мстиславич?
— Умойся, поешь, охолонись малость, и ко мне... Выход искати будем из тупика. Зажал нас меж ног татарин. Не ровен час, в атаку опять грянет. Будь здоров, князь.
...Мстислав ехал шагом мимо расположившихся у котлов витязей, мимо полевой кухни, когда его огорошили вестью:
— Защита наша! Радость! Радость до нас! — Подскакавший на вертлявой кобыле Ясноок ощерил белые зубы. — Да сколь же ждати будешь, пресветлый? — в сердцах гаркнул оруженосец и, ближе склоняясь к опиравшемуся на луку седла усталому князю, с укором бросил: — Шо це таке? Отчего не ликуешь, княже? Гонец от брата твоего! От князя киевского Мстислава Романыча!
— Эй, пешцы! О раненых позаботьтесь! — распорядился Удалой и, глядя в радостные очи оруженосца, отрезал: — Я тебе не шут гороховый, а князь, сучонок! Ты, похоже, уже выплеснул свой ушат рады?!
[275]
— Смилуйся, защита-князь! — Ясноок изменился в лице.
— Так не вейся надо мной вороном, вырви тебе глаз! Зови к шатру!
* * *
...Прибывший сотник Градояр доложился старшиной киевского разъезда воеводы Белогрива. Порадовал доброй новостью, что киевский князь с ещё одиннадцатью малыми князьями нынче встал лагерем всего-то в двух верстах и с нетерпением ждёт воссоединения.
— Святый Боже! Благодарю Тебя, Отец наш Небесный, что услышал ты наши молитвы!.. Низкий поклон и тебе, брат, что не отступился от клятвы нашей!
Мстислав трижды истово перекрестился, крепко поцеловал золотое распятье на груди.
— А Савку?! Савку Сороку... сокольничего моего? Не видали? — с жаркой надеждой в очах вопросил князь. — Бойкий вьюнош, осьмнадцати лет. Мосластый такой... в глазах ровно небо стоит?
— Н-нет, пресветлый, — морща в крупную складку лоб, покачал головой сотник. — Врати не стану... Не видал такого... Да до того ли?..
— Нуть, что ж... — Мстислав хрустнул перстами, долго сидел, понурив голову, выправляя затвердевший мускул щеки, сведённый судорогой. В ушах его снова гудел медью голос родича: «Без стяга-покровителя нельзя! Сие гибель, брат!»
— Ладноть, на всё воля Божья... С этим ясно. — Он шумно выдохнул сдерживаемый в груди воздух. — А князь ростовский, Василько Константинович, этот хоть... с вами? Дружина-то, чай, не мышь? Нуть, пошто камень за пазухой держишь? Бей, что ли!
— Так нечем! — прямо глядя в глаза, ответствовал Градояр. — Вот крест, не пересекались наши пути. Могёть, стороной прошёл как?.. Али в холмах этих проклятых где разминулись... Тут ведь оно!.. За кажным бугром разъезд укроется, в кажной лощине войско схоронить недолго. — Придерживая рукой меч, сотник нетерпеливо поднялся со шкур. — Так шо ж доложить князю?
...И тут, словно вместо ответа, из долины, что находилась за лагерем, донёсся взрывной гул и трясущийся рёв:
— Ррр-а-а-а-ааа-ра-ааа-урр-ра-а-а-ааа!
Всех, кто был в шатре, будто громом хватило. Лица окатила бледность.
— Никак, наши схватились с погаными? — сотник бросился к выходу.
...Выбежали на свет.
Лагерь уже был на ногах и гудел, как осиный рой. Взоры русичей устремились в сторону Днепра. Впереди, где за каменистым гребнем клубились и лопались купола чёрного с кровью дыма, — там был стан киевлян!
— Князь! Поднимай дружину на выручку!
— Видать, татары обошли нас! Наших, должно, выкашивають, стервятники!
И снова вдалеке, из-за бугристого увала, то удаляясь, то накатываясь, долетел гулкий перекатистый рёв:
— Ррр-а-а-ааа-уррр-ра-а-а-ааа!
Внезапно всё смолкло, словно земля поглотила истошный крик.
— Сшиблись!
— Как Бог свят!
— Слыш-шь?! Рубють друг друга!..
— Сеча!!
В напряжённой тишине глас Мстислава был чист и громок:
— Дружина-а-а! Нако-о-онь! Идём на выручку! Пешцы следом! Пе-ре-ка-тами! Раненых и хворых во середь обоза! Трупы облить маслом и сжечь!
...Но тут опять все замерли. Земля задрожала под ногами русичей. Души обложило льдом. Великая Тьма поднималась с востока. Сторожевой цепи курганов, отчётливо видимой прежде, как не бывало. Сплошная непроглядная, рыже-чёрная, в полнеба стена. Взгляд низал лишь ближние ухабы холмов, которые не успела поглотить Тьма. Но и от них, лобастых, уже неслись татарские скопища.
