Утром, но уже довольно поздно, его повели на допрос. Будет лучше, если он проявит благоразумие, ведь его приятели уже во всем признались и ему теперь деваться некуда. Его обзывали трусом, предателем, придурком и еще по-всякому.
– Хороши у тебя друзья – тебя же и обвиняют в том, что мы вас взяли.
Гвардейцы припирали его к стенке вопросами, ответы на которые прекрасно знали заранее. Вопросами самыми банальными: как его зовут, как зовут его товарищей, сколько ему лет, где находилась квартира их группы. И эти вопросы, вопросы, вопросы повторялись с такой скоростью, что Хосе Мари просто не успевал на них отвечать. Иногда один голос звучал перед ним, другой сзади или сбоку, и одновременно ему задавали два разных вопроса. Сам он никого не видел, но по голосам, шагам и прочим звукам понимал, что гвардейцев вокруг собралось много. Вдруг на голову ему обрушилось шесть, семь, восемь ударов подряд. Кто-то что-то орал ему в ухо. Он воспринимал только разрозненные слова: терпение, отрицаешь, устал, сотрудничать. Крики. И угрозы. И снова удары. И ругань. Он упал – его свалили? – со стула. Били лежачего: вонючий убийца, удары ногами куда придется, а он – руки в наручниках за спиной – не мог даже прикрыться.
Его снова посадили. Кто-то заговорил тихим голосом. Что сказал этот человек? Совершенно непонятно. Какое-то бормотание. Теперь вопросы стали другими. И он заметил, что, когда чуть медлил с ответом, его не били, поэтому он старался тянуть с ответами или пускался в подробности, чаще бессмысленные. Было ясно, что из Чопо и Пачо уже выжали кучу информации. Поэтому вопросы теперь касались деталей повседневной жизни трех членов ЭТА, конкретных деталей терактов, поставки материалов, о чем, вне всякого сомнения, гвардейцы и без него уже многое знали.
Им были нужны имена. Стоило ему замяться, следовал удар. А еще был один гвардеец, где-то чуть поодаль, который предлагал пристрелить эту гадину, этого гребаного террориста, и выкинуть в море. У Хосе Мари под маской горело лицо. А песня? Она не приходила, он ее не мог вспомнить, он вообще ни о чем не мог думать. Его били два или три часа, но про тайник по-прежнему не спрашивали. Возможно, тут крылась какая-то ловушка. Он решил показать им точное место. Может, тогда перестанут бить. Сказал: оружие находится там-то и там-то. Правда? А почему же ты не сообщил об этом раньше? А как они узнали, что он не соврал? С него сняли маску. Чья-то рука варварски схватила его за волосы, чтобы пригнуть голову вниз – ему запретили смотреть на лица присутствующих. Потом показали карту провинции. И даже дали воды. Теплой, но все-таки воды. И в тот миг, когда он кончиком пальца указал нужное место, понял, что место уже было помечено крестиком. Значит, они и так знали. Его даже не повезли туда. Наверняка уже побывали у тайников с кем-то из товарищей или сразу с обоими. И откопали бидоны.
Ночью его затолкали в машину, там было трое гвардейцев, которые продолжали задавать ему вопросы, но главным образом для того, чтобы унизить. Например, что он думает про испанский флаг. Есть ли у него девушка и сколько раз он ее поимел. В таком вот духе. Если не считать нескольких ударов по лицу в самом начале пути, больше его не трогали до самого Мадрида. После вчерашнего ужина у него крошки во рту не было. Однако не голод мучил его больше всего. Ему страшно хотелось спать. Но как только у него закрывались глаза и голова под грузом усталости падала на грудь, гвардейцы резко дергали его за волосы:
– Кончай дрыхнуть, gudari.
Потом они принялись болтать о чем-то своем. А его оставили в покое, хотя по-прежнему следили, чтобы он не закрывал глаз. А глаза у него то и дело закрывались. Было просто невозможно держать их открытыми. Его с силой пинали, опять дергали за волосы. Наконец позволили немного поспать. И вдруг ко мне пришла та самая песня. Ez zuen aldegingo
[111]. А может, она ему только приснилась. Пустяк, всего несколько секунд, всего несколько слов без зрительных образов. И это здорово меня поддержало.
Когда его разбудили, была еще ночь и машина на бешеной скорости мчалась по улицам Мадрида. Конечный пункт? Главное управление гражданской гвардии на улице Гусмана эль Буэно. Он не знает, что его ждет. Откуда, черт возьми, мне это знать, если я считал, что того, что на мою долю досталось в казарме Инчауррондо, вполне достаточно, что это вполне соответствовало обычной норме побоев. Когда он вышел из машины, его заставили долго стоять, повернувшись лицом к стене. Как потом стало известно, его товарищей тоже только что туда доставили, но они не должны были видеть друг друга. Кирпичное здание. Кабинеты и служебные помещения. Но Хосе Мари отвели в камеру, расположенную в подвале. И предупредили: он должен с ними сотрудничать. И еще: нельзя никому смотреть в лицо, нельзя заговаривать с другими задержанными, если где-то с ними встретишься.
Так начался для Хосе Мари адский круг – из камеры в комнату для допросов, оттуда на осмотр к тюремному врачу, снова в камеру – и опять все сначала. Четыре дня в одиночке плюс один день в казарме Инчауррондо. Он должен сотрудничать со следствием, не должен оказывать сопротивления, не должен пытаться водить их за нос, должен сотрудничать, и никаких глупостей. На него надели полумаску. Поверх нее камуфляжную маску, потом сразу же еще одну – всего три. Он потеет, его бьет дрожь. Здесь от него тоже требуют имен. Встречался ли он с тем-то, знаком ли с таким-то. Его обвиняли в совершении терактов. Он все отрицал, и его били по голове резиновыми дубинками или обмотанными чем-то палками, не знаю, чем именно обмотанными – то ли пенопластом, то ли изоляционной лентой. Опять вопросы, опять удары. Чтобы он не тешил себя надеждами, его заставили взять в скованные за спиной руки пистолет и обойму патронов. Держи крепче, чтобы отпечатки пальцев были четкими. Вот и славно, сеньор террорист. Теперь ты превратился в убийцу, хотя пока непонятно, кого именно ты убил.
– Это мы и называем вескими доказательствами.
И вдруг: ну-ка давай сделай десять наклонов. Вопросы про его личную жизнь, про родителей, приятелей, бары в поселке, школу, местных abertzale. Еще наклоны, а теперь лифт. Он не понимает, что от него хотят. Сейчас ему покажут. Его поставили перед стенкой, там он должен сесть на корточки, встать, опять сесть на корточки – и так, потея, проделать много-много раз.
Ему надели на голову целлофановый пакет. Нехватка воздуха довела его до исступления. Удушье толкало к сопротивлению. А так как он обладал немалой силой, то, чтобы справиться с ним, потребовалось несколько агентов. Двое или даже трое навалились на него, пока еще один затягивал пакет у него на шее. Есть такой момент, после которого человек оказывается по другую сторону. Тогда уже никакой кислород не вернет его к жизни, и им придется просто избавиться от трупа. Открытый рот пытался любым способом глотнуть хоть немного воздуха, хоть каплю воздуха. Но губы натыкались только на целлофан. Им известна критическая точка. Хосе Мари чувствовал, что у него вот-вот взорвутся легкие. И когда начинал терять сознание, ему позволяли сделать вдох, прежде чем опять оставить без воздуха, доводя до удушья. И так восемь или девять раз. Под конец он на самом деле потерял сознание.
