– Идите сюда. Может, у вас получится.
И Хошиан, работавший у печи в плавильном цеху – мозолистые ладони, крепкие руки, – прибежал и стал тянуть за ручку – мать твою так и разэдак! – сжав зубы и уперев ногу в какой-то выступ на помятом кузове, пока не открыл/выдрал чертову дверь. Он не увидел у Каталины никаких ран, крови тоже – ох, до чего хорошо пахло от этой женщины! – но она все время повторяла шепотом, жалобно, словно в предсмертном бреду:
– Мои ноги, мои ноги…
Между тем Мирен, выйдя на середину шоссе, остановила белый фургон, который ехал в противоположном направлении. Водитель предложил отвезти раненую женщину в Теруэль и помог осторожно уложить ее на пустое место среди груза, но рядом с ней мог поместиться только Альфонсо, который намотал себе на голову свитер на манер тюрбана, чтобы остановить кровь. Фургон быстро исчез в почти уже полном мраке. Мирен и Хошиан достали из багажника свои вещи, а также вещи Альфонсо и Каталины – на всякий случай, как бы кто не украл.
– Ты видел ноги Каталины?
– Обе сломаны. Сразу понятно, тут и врачом быть не нужно.
– Ей остается только молить Бога, чтобы в больнице сделали все как следует.
Теперь в этом неприютном месте воцарилась полная тишина. Мирен с Хошианом поспешно натянули на себя еще какую-то одежду. Ужас до чего холодно, и как теперь быть? Они понятия не имели, где находятся. Между Теруэлем и Сарагосой – это точно. Не было видно ни домов, ни огней, ни дорожных знаков. И никакого укрытия среди этой пустыни – ну, не знаю, ни какой-нибудь пастушеской хижины или хотя бы кучки деревьев, где можно было бы спрятаться от холодного ветра.
Мирен:
– А ты-то сам точно ничего себе не повредил? Скажи правду.
– Да нет же, черт возьми, нет.
– А вон сколько крови.
– Это кровь Альфонсо.
– Намотай что-нибудь на шею, а то простудишься. Вообще-то, такое случается, только когда человек отвлекается и не смотрит на дорогу.
– Лучше не заводись. Надо бы известить гражданскую гвардию.
– Да я лучше умру, чем буду о чем-то разговаривать с палачами моего сына.
– Тогда что прикажешь нам делать?
– Думай сам.
Мирен вспомнила, что вроде бы недавно они проезжали мимо какой-то деревни, но не была в этом твердо уверена. Хошиан никакой деревни не заметил, так как был сильно расстроен. Лучше всего остановить машину. Вскоре появилась одна с зажженными фарами. Знаков подавать они не стали, будучи уверенными, что водитель и так все поймет, увидев рядом разбитый автомобиль. Но он не остановился.
– А чего ему останавливаться, если ты не машешь руками?
– Раз ты такая умная, сама и махала бы.
Вторая машина, появившаяся через пару минут, остановилась. Вы не ранены? Они, дрожа от холода, сказали, что нет. Водитель сообщил, что едет в Каламочу, свой родной поселок, это здесь недалеко, и, если они хотят, он их туда отвезет. И отвез. Сказал, что зовут его Паскуаль. Пятьдесят лет с хвостиком, огромное пузо, любитель поговорить: еще до третьего поворота он успел рассказать им и про свою сердечную аритмию, и про свой диабет.
– А это все еще провинция Теруэль?
– Да, сеньора.
– Значит, до дому мы сегодня не доберемся.
– Это уж вряд ли. Последний автобус в Сарагосу давно прошел.
Мирен подробно рассказала ему и откуда они приехали, и с кем, и что с ними случилось.
– В отпуск ездили?
– Да, в Бенидорм.
Мужчина еще раньше увидел пятна крови на одежде Хошиана. Их было невозможно не увидеть. И еще раз спросил, не ранен ли тот. Хошиан объяснил, что кровь не его. Паскуаль, говоривший с заметным арагонским акцентом, как только показались первые дома Каламочи, предложил:
– А почему бы вам не заехать ко мне? Дети у меня в Сарагосе, старший работает в банке, двое других учатся в университете, а дочка в Париже, замужем за французским музыкантом. Прекрасный человек. Воспитанный такой, спокойный. Правда, ни слова не говорит по-испански, но мы отлично друг друга понимаем. Так вот, хотите верьте, хотите нет, но в моем доме можно целый полк разместить. Отдохнете, смоете кровь, а утром я спокойно отвезу вас на вокзал в Сарагосу, мне туда по-любому надо будет ехать. Я вдовец и живу, как уже сказал, один в большом пустом доме.
Он приготовил для них плотный ужин, отвел в комнату с деревянными балками, где стояла кровать, покрытая холодными и тяжелыми простынями, а рано утром после завтрака заботливо и весело отвез на машине в Сарагосу. Мирен и Хошиан хотели заплатить ему. Он наотрез отказался взять деньги. Они настаивали – но как-то неуклюже, смущенно. Паскуаль на это ответил, обхватив руками живот, что даже знаменитое арагонское упрямство ни в какое сравнение не идет с его собственным. По дороге он хвалил басков. Благородный и работящий народ. Плохо только, что ЭТА устраивает свои теракты. Они распрощались у вокзала Портильо. Было воскресенье, и дул жутко холодный северный ветер. На следующий день Мирен отправилась на почту в Сан-Себастьян. Она же не совсем спятила, чтобы делать это у себя в поселке. Зачем кому-то знать, что у нее появились дела с человеком из провинции Теруэль? В коробку она положила килограмм черной толосской фасоли, хорошо завернутую в полиэтилен банку хильд, круг сыра из Идиасабаля в вакуумной упаковке – а больше ничего уже и не влезло.
Хошиан смеялся:
– Ты все-таки решила переупрямить арагонца из Каламочи.
– Я не упрямая, я благодарная.
– Так ты скоро превратишься в испанку.
– Пошел ты к черту, дурак, одно слово – дурак.
112. С внуком
Такая вот картинка, Хошиан. Плохая? Хуже не бывает. Один сын в тюрьме, и его ты уже вряд ли увидишь на свободе, потому что как пить дать помрешь раньше; второй – в Бильбао, не звонит им, не пишет, не навещает, а все потому, как подозревает Мирен, что стыдится своей семьи; и еще дочка, которая не разговаривает с матерью больше года, да и с мужем они живут как кошка с собакой. Сидя в автобусе, который ехал в Рентерию, Хошиан прокручивал маховик своих бед и несчастий – и чего нам так не везет? Разве не могли бы мы быть хоть чуточку понормальнее? И вдруг он по взглядам других пассажиров понял, что, кажется, рассуждает сам с собой вслух. Видать, крыша совсем поехала от старости. Да ведь я старик и есть. Он, кстати сказать, и сидел на месте, отведенном для стариков и беременных.
Хошиан вышел из автобуса где всегда. Было это в те времена, когда он навещал внуков тайком от Мирен. Стоя на пороге, говорил, что идет к себе на огород. Он туда и на самом деле шел – набирал какой-нибудь зелени или фруктов, а иногда добавлял кролика, которого там же на месте убивал и снимал с него шкуру, потому что при детях этого делать было никак нельзя. Потом садился в автобус на остановке у промышленной зоны.
