– Пожалуйста, оставь меня на минуту одного.
Он смотрел, как она медленно удаляется по той же дорожке, по которой они недавно поднялись сюда вдвоем. Смотрел, пока не убедился, что она отошла достаточно далеко, чтобы не слышать его шепота, не видеть выражения его лица. И только тогда Хошиан снова перевел взгляд на могилу.
Биттори остановилась шагах в тридцати от него между двумя большими фамильными склепами и спокойно стояла на дорожке, поднеся руку козырьком ко лбу, чтобы защититься от солнца. Она наблюдала за Хошианом – тот застыл перед могилой ее мужа и являл собой странную и немного комичную фигуру – мужчина в ярком велосипедном облачении стоит среди могильных плит и надгробий рядом со своим велосипедом, к которому он относится с такой же нежной заботой, с какой относился к своему Чато.
Она увидела, как он кладет букет на могильную плиту. Где он его, интересно, взял? Неужто привез с собой из поселка? Вряд ли рискнул бы, ведь про это могла прознать его жена. Хошиан, держа в одной руке шлем, другой перекрестился. Если он что-то и сказал, Биттори не могла расслышать его слов, но уже сам по себе факт, что он пришел на кладбище, как пообещал накануне в сарае у себя на участке, по-настоящему ее обрадовал.
– Ладно, мне пора.
– Как я рада, что ты приехал.
Хошиан ничего не ответил. Куда это он вдруг так заторопился? Прямо сорвался с места. Ответ на свой вопрос Биттори получила очень скоро. Всего на четыре шага отошел Хошиан от могилы, когда послышались его первые всхлипывания. Он прибавил шагу. И быстро двинулся к выходу, опустив голову, ведя за руль свой велосипед, и при этом плечи у него заметно вздрагивали.
114. Через стекло
Незадолго до того, как Хосе Мари из-за серьезного конфликта с одним из тюремных служащих перевели из тюрьмы в Пикассенте в тюрьму Альболоте, его – наконец-то! – навестил брат.
Он часто жаловался матери. Скажи, что там творится с нашим Горкой, почему он не приезжает, мне так хотелось бы его увидеть. И Мирен на это отвечала, что он и к ним тоже не приезжает, хотя живет достаточно близко, и что ни Хошиан, ни она сама знать не знают, в чем тут причина и почему он словно прячется от них.
Во время одного из редких телефонных разговоров с Горкой Мирен попыталась уговорить его. Как она действовала? Ну, естественно, на свой манер, то есть принялась упрекать и отчитывать сына, что только испортило все дело. И прошло несколько месяцев, прежде чем они снова о нем услышали.
Аранча завела разговор на ту же тему во время одного из тайных визитов Горки к ней в Рентерию. Сама она однажды все-таки съездила на свидание с Хосе Мари. Возможно, главным образом потому, что Гильермо категорически запретил ей навещать брата, как раньше запрещал знакомить сына и дочь с дядей-террористом. Только этого им и не хватало!
Просьба Аранчи, высказанная по-родственному, очень мягко, без нажима, не убедила Горку:
– Я подумаю.
Но когда он говорил, что подумает, на самом деле это означало отказ. И тем не менее аргументы сестры заронили в его душу сомнение. Более того, внутри у него поселился назойливый шепоток. Угрызения совести? Наверное. Дело в том, что, желая от этого наваждения избавиться, он поделился проблемой с Рамунчо, и тот – что ты тут поделаешь! – решил все за него. Иными словами, не теряя времени даром, взял и договорился с братом Горки об их встрече в зале для свиданий. Горка спорить не стал, хотя согласился скрепя сердце. И вот в следующем месяце они поехали в Пикассент втроем: Рамунчо за рулем, рядом с ним Амайя, подкупленная отцовским обещанием походить по магазинам в Валенсии, а сзади Горка – одинокий, сникший, с первого же километра начавший раскаиваться в своей податливости.
– Как бы ты определил ваши с братом отношения?
– Я бы сказал, что никаких отношений между нами вообще нет.
– Ты его боишься?
– А ты что, пытаешься взять у меня интервью?
– Я думаю о тебе. Так ты боишься его или нет?
– Раньше боялся. Сейчас не знаю. Я уже давно с ним не виделся.
– Тебе неприятно говорить о таких вещах?
– Мне тяжело, сам знаешь. Поэтому я не понимаю, зачем ты решил окончательно испортить мне настроение.
– Прости. Конец интервью. Уважаемые радиослушатели, несколько минут рекламы, и мы вернемся к вам с новыми темами.
Горка простился с Рамунчо и Амайей на тюремной парковке. И вошел в здание тюрьмы – высокий, неуклюжий, расстроенный. Как на бойню. После положенного контроля ему назвали номер комнаты для свиданий. Узкое помещение, неудобный стул из твердого пластика, невыносимая духота, грязновато, особенно грязным оказалось стекло; справа и слева орут во всю глотку люди, прижимающие свои рты к микрофонам – сколько там, внутри, скопилось микробов, интересно знать.
Он увидел брата раньше, чем тот увидел его. Сразу бросилось в глаза, как Хосе Мари похудел, но особенно – что на голове у него почти не осталось волос. Горка задержал взгляд на руках – руках игрока в гандбол, когда-то очень сильного, крепко сбитого парня, которым в детстве он так восхищался – и которого так боялся; позднее этими самыми руками Хосе Мари лишал жизни людей – скольких? это знает только он один. И Горку бросило в дрожь, а потом он почувствовал острую, невеселую радость при мысли, что не он сам находится сейчас там, за стеклом.
Что-то, видно, Хосе Мари угадал по лицу Горки, прежде чем сел, и улыбка, с которой он вошел, тотчас стерлась с его лица. Несколько секунд они серьезно и пристально смотрели друг на друга через разделявшее их стекло. Первым заговорил Хосе Мари:
– Как понимаешь, обнять тебя я не могу.
– Тут уж ничего не поделаешь.
– Мне до смерти хотелось увидеть тебя, брат.
– Вот он я, смотри.
– Ты держишься как-то холодно. Неужели не рад нашей встрече?
– Что ты, конечно рад, хотя предпочел бы увидеть тебя в другом месте.
– Мать твою… Я бы тоже.
Без ругательства он мог бы и обойтись. Так он обращался много лет назад с тем, другим Горкой – с тощим, замкнутым подростком. Тогда он смотрел на младшего брата сверху вниз, а себя держал задиристо и выражался грубо и нагло. Сейчас Горке это не понравилось, он дернулся назад и откровенно отодвинулся от микрофона, тем самым словно говоря брату: а вот так лучше не надо, я не принадлежу к вашей боевой группе, и ты не мой командир. И если уж говорить начистоту, Горка не находил в Хосе Мари ни одной черточки, совсем ничего, что не вызывало бы в нем отвращения. Кроме того, в помещении стоял невыносимый запах. Они что, никогда здесь не проветривают? А жалость к брату? Ни капли жалости. Его глаза, пожалуй, меньше всего изменились за минувшие годы, но эти глаза когда-то смотрели на тех, кому предстояло умереть. А такой чистый сейчас лоб был лбом убийцы, а еще у него были брови убийцы, нос убийцы, рот убийцы (с совсем испорченными теперь зубами). Да, именно так я думаю, но вряд ли стоит произносить подобное вслух. Впрочем, у меня и духу на это не хватило бы.
