Они обменялись кое-какими подробностями о своей жизни. Очень коротко и не слишком откровенно. Два чужих друг другу человека, которые изображали искренность/чистосердечие, каких между ними уже давно и в помине не было. Не стоило даже пытаться разговаривать так, как они разговаривали, когда делили одну комнату на двоих в родительском доме. Горка, чтобы не говорить о себе, задавал брату вопросы, словно воздвигая защитную стену. Сорок минут, которые ему предстояло провести в этой западне, казались ему вечностью.
Вне всякого сомнения, Хосе Мари тоже начал чувствовать себя не слишком хорошо. Почему? Потому что с той стороны стекла до него не доходили сочувствие/любовь, расположение/понимание. Не говоря уж об улыбках. Что, черт побери, происходит? Хосе Мари пытался что-то прочитать в глубине глаз своего брата, и, судя по всему, то, что он там видел, его огорчало. Он не любил ходить вокруг да около. Лицо его вдруг напряглось.
– На самом деле ты осуждаешь меня за то, что я участвовал в борьбе, так ведь? И презираешь.
Этого Горкак никак не ожидал. Он насторожился:
– С чего ты взял?
– Ясно ведь, что родители надавили на тебя и заставили приехать. Меня трудно обмануть.
– Это было мое собственное решение.
– А теперь послушай. Я тебя не задерживаю, особенно если ты собрался испортить мне настроение. Думаешь, я слепой?
– Я приехал в такую даль вовсе не для того, чтобы что-то тебе испортить. Но и не для того, чтобы исполнить роль младшего брата. И разумеется, я не одобряю тех твоих дел, которые привели тебя в это место. И никогда не одобрял.
– Ты, выходит, тоже считаешь, что я получил по заслугам?
– Об этом ты лучше спроси у своих жертв.
– Мне много чего довелось вытерпеть, с тех пор как меня арестовали. Но то, что ты говоришь, мучительнее всего остального. Ведь ты мой родной брат, черт тебя раздери.
– Именно потому, что я твой родной брат, я и говорю тебе, что думаю. Хочешь, чтобы я врал, чтобы восхвалял тебя за то, что ты принес столько зла многим и многим семьям? Скольким – это только тебе одному известно. И ради чего?
– Ради освобождения моего народа.
– Проливая чужую кровь? Отличная идея.
– Кровь угнетателей, которые каждодневно травили нас, не давали жить свободно.
– Это относится и к детишкам, которых вы убивали?
– Не будь тут стекла, я бы сумел объяснить тебе все так, чтобы ты понял.
– Ты мне угрожаешь?
– Понимай как хочешь.
– Если есть такое желание, пусти в меня пулю. Во всяком случае, с другими вы расправлялись от лица народа, забыв, правда, поинтересоваться мнением этого самого народа.
– Ладно, оставим это. Я вижу, что нам друг друга не понять.
– Ты сам начал.
– Мы ответили на призыв родины. А другие предпочли жить в свое удовольствие. Наверное, оно и всегда так было. Одни жертвуют собой, а другие этим пользуются.
– И кто же это живет в свое удовольствие?
– Уж в любом случае не я.
– Я работаю на радио и веду программы на баскском языке, пишу книги на баскском, помогаю создавать нашу культуру. Это мой способ что-то сделать для нашего народа, что-то реальное и конструктивное, не оставляя за собой толпы сирот и вдов.
– Говорить ты силен. Сразу видно, что работаешь диктором. И дела у тебя вроде идут неплохо, да?
– Не жалуюсь.
– Мне говорили, что ты живешь с каким-то мужиком. И ты еще смеешь меня в чем-то обвинять. Ты всегда был немного чудным, парень, но я никогда и вообразить не мог, что дойдет до такого.
Горка молчал, он словно окаменел, только резко покраснел от гнева. А его брат продолжал свою грозную речь:
– Мать считает, что ты нас стыдишься. А вот я и вправду стыжусь, что брат у меня педик, которому наплевать на то, что он втаптывает в грязь нашу фамилию. Именно поэтому ты и перестал появляться в поселке, правда?
– Кто тебе сказал, что я живу с мужчиной?
– Какая разница? Ты думаешь, что, если я сижу в испанской тюрьме, в настоящей тюрьме уничтожения, до меня не доходят новости?
– Я живу с человеком, который любит меня и которого люблю я сам. Не сомневаюсь, что для тебя это звучит так, словно я говорю по-китайски. Да и вообще, что может знать о любви убийца?
С этими словами Горка резко поднялся со стула. Он в последний раз приблизил губы к микрофону, но счел за лучшее проглотить то, что было готово сорваться у него с языка. Развернулся и, когда уже выходил из душного и грязного помещения, услышал за спиной голос Хосе Мари, который просил с новым, никогда раньше не свойственным ему смирением, чтобы брат вернулся: не уходи вот так, прямо сейчас, нам надо погово…
Дверь захлопнулась, оборвав его последнюю фразу.
По дороге обратно в Бильбао – много часов пути, красно-желтый летний закат, Амайя, спящая на заднем сиденье, – Рамунчо спросил, как прошло свидание и собирается ли Горка поехать к брату еще раз.
– Там будет видно.
Больше он ничего не сказал. Потом задремал или сделал вид, что дремлет.
115. Сеанс массажа
Горка уговорил Рамунчо лечь на кушетку, но это ничего не меняло, потому что с массажем или без массажа, но тот твердо решил свести счеты с жизнью. Что с ним такое случилось? А случилось то, что его бывшая жена, эта мерзавка, эта змея, у которой главная цель в жизни – выпускать свой яд, сыграла с ним злую шутку.
Шла четвертая неделя с того дня, как Рамунчо ездил в Виторию за Амайей. Ей уже исполнилось шестнадцать. Горка: не самый подходящий возраст, чтобы проводить выходные с отцом, сколько бы подарков он дочери ни покупал и как бы ни потакал любым ее капризам. Девочка (хотя девочкой назвать ее было трудно – с такой-то грудью и таким дерзким язычком) растолстела. Полнота ее портила, но еще больше, к несчастью, портили прыщи. И характер стал гораздо хуже. Чувствуя себя обиженной судьбой, она держалась довольно агрессивно.
Горка старался ни во что не вмешиваться, но бывало, что, переживая за Рамунчо, все-таки не выдерживал:
– Ты что, не понимаешь, что она тебя тиранит?
– Еще бы я не понимал. А что мне, по-твоему, делать?
Раз в две недели Рамунчо на машине привозил дочку в Бильбао, а в воскресенье вечером отвозил обратно домой. Вот и в тот раз в обычный час он нажал кнопку домофона. Ему не открыли. Он немного посидел в ближайшем баре. Вернулся. Снова позвонил. С улицы было видно, что свет в квартире не горит. Не обнаружил он нигде поблизости и машины жены, этой змеи/мерзавки. Рамунчо воспользовался тем, что из подъезда выходил кто-то из жильцов, чтобы войти туда. У двери нужной ему квартиры не было коврика. Очень странно. Рамунчо позвонил, стал стучать – бум, бум, – никакого ответа. Но, надо заметить, что такое случалось и раньше. Он вышел из себя и стал осыпать проклятьями стерву, которая вот уже сколько лет мешает ему встречаться с дочерью.
