“А это ты спроси на кухне”.
– Эй, Хошиан, поди-ка сюда. Давай признавайся, что вы там творили за моей спиной.
Хошиан вошел в гостиную, вытирая мокрые руки о свитер. Не повышая тона, он коротко и ясно все объяснил, после чего отправился вздремнуть.
Мирен дочери:
– Что-нибудь еще?
“Это все”.
Чуть позже муж лежал в постели, а дочка, лишенная способности говорить, смотрела новости по телевизору, поэтому Мирен не пришлось ничего им объяснять. И не услышала никаких “куда ты собралась?”, никаких “до свидания”, ничего не услышала. Чтобы не заходить в спальню – а вдруг Хошиан проснется? – она выскочила на улицу в чем была. При этом дверь за ней лишь очень осторожно и скорбно щелкнула – ничего общего с обычным сердитым стуком.
Куда она шла? Дождь лил как из ведра. Совсем как в тот день, когда убили этого. Но ведь раз его убили, значит, было за что. И насколько мне известно, мой сын тут ни при чем. Непонятно, за что он должен просить у нее прощения. Перейдя улицу, Мирен досадливо прищелкнула языком. Надо было взять зонтик, но теперь уж я возвращаться не стану. Она чувствовала себя преданной, жертвой семейной интриги, и, само собой, сейчас ей казалось, что дождевые струи попадают только на нее одну.
Мясная лавка была закрыта. Ничего удивительного – еще нет четырех. Она увидела свет внутри и вошла – не в первый раз – через дверь в подъезде. Уж Хуани-то меня поймет. Если не она, то кто? Глухой полумрак пах жиром, мясом, колбасой. Соседи, видать, к этому уже успели привыкнуть. Она позвонила, звонок прозвучал пронзительно и почему-то противно. Вот сейчас откроется дверь и на пороге появится Хуани, готовая выслушать потоки ее жалоб, ведь Мирен надо во что бы то ни стало выплеснуть все наружу, излить душу.
Так нет же, дверь никто и не думал открывать.
– Кто?
– Это я.
– Кто?
– Я, Мирен.
Пусть минутку подождет. Странно. Если она дома, то почему не открывает сразу? Но как только Мирен увидела ее распущенные волосы, тотчас догадалась: Хуани не одна. Поэтому надолго гостья не задержалась. Поздоровалась с ним. Несмотря на возраст, выглядит он вполне сносно. Значит, эти двое сошлись? Для вида Мирен купила несколько ломтиков одного и сто граммов другого.
– Прости, что заявилась в такое время, просто я слегка закрутилась. Заплачу завтра.
– Да не беспокойся ты.
И Мирен снова вернулась на улицу, вернулась в тот же самый ненастный день, к тем же самым лужам. Прежде чем войти в церковь, швырнула пакет с покупками в урну. Вся мокрая, она села на свое привычное место. У подножия алтаря горели поставленные прихожанами свечи. А сколько свечей зажгла она сама, прося милости у Господа, прося, чтобы в их доме царило благополучие, чтобы Господь защитил ее детей.
В церкви никого не было, кроме промокшей до костей Мирен. Если выйдет священник, я уйду. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Только со статуей святого Игнатия Лойолы, которая стоит вон там на выступе. Так-то, Игнатий, такие наши дела. Удружил ты мне. А ведь в итоге именно я и останусь главной злодейкой.
Мирен осыпала его горькими упреками. Вслух, шепотом? Нет, как всегда, беззвучно. Она усомнилась, что Игнатий и вообще годится на роль нашего главного святого покровителя. Тебя не туда занесло, Игнатий. Вот скажи, почему мы должны у кого-то просить прощения? А преступления тех, из GAL, с ними как быть? Разве кто-нибудь попросил прощения за то, что творили они, за пытки в комиссариатах и казармах, за то, что заключенных раскидали по всей стране, за то, что они угнетали баскский народ? А если мы делали что-то очень уж плохое, почему ты вовремя не остановил нас? Ты позволил нам поступать именно так, а не иначе, но теперь оказывается, что все жертвы были принесены напрасно, что тысячи басков, любивших все свое, национальное, ошибались как последние идиоты. Поставь мою дочку на ноги, вызволи сына из тюрьмы – иначе я никогда больше не скажу тебе ни слова. Черт побери, неужто ты не видишь, что я тоже страдаю?
Она поднялась. На скамейке, там, где она просидела десять или даже пятнадцать минут, образовалось сырое пятно. В церкви было холодно. Мирен внезапно пробрал озноб. Ой, господи, как бы мне не заболеть! Она вышла на улицу – там лил дождь. Темное небо, скудное освещение и пустынные улицы. Мирен держалась поближе к деревьям, чтобы они заменили ей зонтик, но толку от них было мало. Случайно взгляд задержался на урне. Там по-прежнему лежал ее пакет с мясом. Она вытащила его и понесла домой, потому что мы не так богаты, чтобы швыряться продуктами.
125. Воскресное утро
Сколько уж недель Биттори не видела ее? Накануне она приняла решение. Если, проснувшись утром, обнаружит, что мисочки, поставленные с вечера на балконе – одна с водой, другая с кошачьей едой, – остались нетронутыми, то можно будет считать, что Уголек уже никогда не найдется. И что дальше? А дальше Биттори с тяжелым сердцем выбросит в мусорный контейнер не только эти мисочки, но и пуходерку, лоток с наполнителем, щетку – короче, все, что требуется для ухода за кошкой. Сегодня Биттори встала гораздо раньше обычного. И первым делом вышла на балкон. Еще не одевшись, она стояла и смотрела на чистое небо, широкую полосу моря, остров Санта-Клара, гору Ургуль и думала о том, как ей повезло жить именно здесь, в квартире с видом на залив, хотя напротив стоит еще один дом, закрывающий берег. Потом Биттори глянула в угол и убедилась, что к мисочкам никто со вчерашнего вечера не притрагивался.
Еще не было семи, когда Мирен услыхала, что Хошиан завез свой велосипед на кухню. Воскресенье. Что за дурацкая привычка протирать велосипед тряпкой и смазывать прямо в квартире. Как-то раз он спросил жену – в шутку? – не ревнует ли она его к велосипеду. Может, и вправду ревнует, потому что, если уж на то пошло, когда муж приласкал ее в последний раз? Господь свидетель, в жизни такого не было, даже когда он заделывал ей ребятишек! Весь запас любви он приберегает для своего велосипеда, для кувшина с вином в баре и для огорода. Мирен решила пока не вставать с постели, чтобы не столкнуться с Хошианом на кухне. У нее не было никакого желания вести сейчас разговоры. Спала она ужасно. Почему? Из-за музыки и фейерверка, а еще из-за компаний молодежи, которые ночь напролет куролесили на улице. Раньше ей нравились местные праздники. Теперь с каждым разом нравятся все меньше. Бум! Мирен услышала, как хлопнула входная дверь. Хошиан наконец-то убрался. Говорил он ей или нет, куда решил ехать? Нет, не говорил. Мирен еще пять минут пролежала под простыней, свернувшись калачиком, на случай, если Хошиан что-нибудь забыл и вздумает вернуться. Потом неспешно поднялась.
Биттори обнаружила на дне кофейника остатки вчерашнего кофе. И подумала, что если добавить немного молока и воды из-под крана, то на чашку хватит. Подогретый кофе и кусочек черствого хлеба – вот и весь ее завтрак. Убравшись в комнате и приведя в порядок себя саму, Биттори занялась кошачьими принадлежностями – засунула их в полиэтиленовый пакет. За один раз вынести все ей не удалось. Сначала выбросила в контейнер первую порцию, потом вторую. И снова поднялась в квартиру, чтобы прихватить сумку и судок, куда положила порцию вареного мяса с картошкой, перцем и томатным соусом, потому что решила поесть в полдень у себя дома в поселке. Шагая по улице, она почувствовала себя как-то необычно. Болей не было, зато была усталость, и постоянно кружилась голова. Поэтому, прежде чем дойти до автобуса, она несколько раз останавливалась, чтобы собраться с силами и отдышаться.
