У матери брови взлетели вверх:
– А почему об этом не может быть и речи?
– Потому что я предпочитаю ничем не быть ему обязанной.
Шавьер собрался было налить вина матери, но та отказалась; потом Нерее, сестра последовала ее примеру. Он решил было наполнить свой бокал, однако передумал и отставил непочатую бутылку на край стола. Биттори пошла на кухню за паэльей. Нерея: тебе нужна помощь? Биттори: нет.
Пока мать отсутствовала, брат с сестрой немного пошептались.
Шавьер:
– Только прошу тебя, не затрагивай этой темы.
Возвращаясь с кухни, Биттори на лету поймала последние слова.
– Какой еще “этой темы”?
Плетеную подставку под горячее с черными подпалинами их семейство использовало еще там, в поселке, когда дети были маленькими, когда был жив отец, да и сковороду для паэльи с облупившейся по краю эмалью – тоже. Нерея уже устала повторять матери, что пора выбросить на помойку это старье и купить взамен что-нибудь новое. А салфетками, годными для музея, если не для лавки старьевщика, еще Чато двадцать лет назад вытирал испачканные жиром пальцы.
От риса поднимаются последние ниточки пара. Биттори наполняет тарелку Шавьера. Любимый сын? Любимый, потому что не приспособлен к практической жизни? Вот Нерея, та сделана совсем из другого теста. Она решительно хватает шумовку и сама накладывает себе еду, перечисляя/вспоминая при этом лондонские завтраки, обеды и ужины среднего/сомнительного качества. Когда все уже принялись за паэлью, ей вдруг захотелось поделиться собственными планами на ближайшее, и не только ближайшее, будущее. Вот такими:
– В конце концов я решила, что как только представится возможность, непременно съезжу в тюрьму на свидание по “программе перевоспитания”.
Молчание. Это и была упомянутая Шавьером тема. А так как спорить с ней никто не стал, Нерея продолжила:
– Я уже поговорила по телефону с кураторшей программы. Очень симпатичная женщина. У меня она вызывает доверие. Правда, поначалу, если честно, не слишком вызывала, но постепенно я узнала ее лучше. Сейчас я сообщила ей, что вернулась из Лондона и готова снова присоединиться к подготовительным занятиям. Что еще? А рассказываю я вам об этом, потому что не люблю что-то делать втихаря. Хотя и думаю, что вы будете против моей затеи.
Мать с братом разом посмотрели на нее – строго, а скорее даже равнодушно, и так же разом отвели взгляды. Они что, не воспринимают ее всерьез? Было слышно, как старательно работают их челюсти. Взгляды были опять прикованы к тарелкам, которые постепенно пустели. Потом Биттори медленно сделала глоток из стакана с водой, провела ветхой салфеткой по губам и спросила как-то безучастно, как-то механически:
– И чего ты надеешься добиться?
– Сама не знаю. А еще пока не знаю и того, с кем в результате встречусь. Зато одну вещь знаю четко. Я хочу, чтобы хотя бы один из них понял, что они нам сделали и как мы с этим жили.
– Скажи лучше, как жила с этим ты.
– Да.
Шавьер молча ел.
– А потом?
– Послушаю, что он скажет в ответ.
– Надеешься, что попросит прощения?
– Честно признаться, я об этом даже не думала. Если верить кураторше, все, кто до сих пор участвовал в подобных встречах, испытали настоящее счастье. По ее мнению, никто не пожалел о том, что приехал на свидание. Мало того, среди жертв есть и такие, кто посчитал, что в человеческом плане стал лучше. Хорошо, ну даже если кто-то всего лишь почувствовал облегчение, и это, по-моему, не так уж и мало. Потому что ты уже будешь открыт для всего позитивного. Например, как если бы рана перестала гноиться. Да, шрам останется навсегда. Но шрам – это уже признак выздоровления. Не знаю, как вам, а мне хотелось бы дожить до такого дня, когда, взглянув в зеркало, я перестану видеть там только лицо человека, обреченного быть жертвой. Еще мне пообещали, что будет соблюдаться полная секретность. Во всяком случае, пресса ничего о встрече не узнает.
Шавьер хмуро молчал. Все последнее время он старательно уговаривал Нерею скрыть свою затею от матери. Почему? Чтобы не волновать ее. Но оказалось, что Биттори восприняла новость совершенно спокойно.
– Знаешь, дочка, поступай так, как тебе подсказывает здравый смысл. Некий человек – а он как раз и представлял Ассоциацию помощи жертвам терроризма – не так давно рассказал мне о таких встречах, и теперь я более или менее в курсе дела и понимаю, о чем речь и как это организовано. Лично меня не привлекает мысль поехать и побеседовать с одним из убийц – с любым, без разбора. Напрасная трата времени, по-моему. Они причинили мне столько зла, что от пустых разговоров рана не затянется. У меня все тело – одна сплошная рана. Вряд ли я должна тебе это объяснять. И если в результате останется, как ты говоришь, шрам, то я стану одним сплошным шрамом. Словно обгорела с ног до головы. В крайнем случае я еще пошла бы на такое свидание, чтобы взглянуть в глаза тому, кто убил вашего отца. Вот ему я бы нашла что сказать. – Биттори повернулась к Шавьеру: – А ты как считаешь? Ты что, язык проглотил?
Шавьер по-прежнему не поднимал глаз от тарелки:
– Это дело сугубо личное. И я не хочу никому навязывать свое мнение.
– Я тебя о другом спрашиваю: ты сам-то не собираешься ехать на такую встречу?
– Нет.
Ответ прозвучал резко, даже агрессивно. И Нерея, отодвигая свою тарелку, в которой еще что-то оставалось, к центру стола в знак того, что для нее обед закончился, сказала, что:
– После встречи в тюрьме я, вполне возможно, перееду жить в другой город. Пока не знаю, куда именно. А может, уеду и вовсе за границу.
Они приняли новость без комментариев и не задали ни одного вопроса. Потом серьезно, сдержанно перешли к обсуждению каких-то повседневных дел. Первым, не дождавшись десерта и кофе, распрощался Шавьер, так как в то воскресенье игрался футбольный матч, а он с самого детства был членом “Реал Сосьедад”, хотя и редко бывал на стадионе. Нерея помогла матери собрать посуду. Когда они остались одни, дочь спросила, что Биттори думает о ее планах на будущее.
– Ты уже взрослая, сама должна знать, что делаешь.
– Неужели тебе хочется, чтобы я кончила так же, как брат?
– А разве с твоим братом что-нибудь не в порядке?
– Я никогда не видела человека безрадостнее, печальнее.
– Много ты понимаешь в печалях… как, впрочем, и во всем остальном.
– У меня тоже достаточно причин, чтобы считать себя несчастной. Но знаешь, в Лондоне в тот самый вечер, когда мы с Кике договорились пожить какое-то время врозь, я пошла прогуляться по берегу реки. И, гуляя, вдруг подумала: Господи, ну что мне делать? Прыгнуть в воду и разом со всем покончить или все-таки поискать выход из лабиринта, по которому уже давно, слишком давно, блуждаю? Я увидела мутную воду, и городские огни, отраженные в реке, и людей вокруг, и услышала музыку где-то совсем близко, и ветер дул мне прямо в лицо, и я решила: да пропадите вы все пропадом, а ты, Нерея, держи голову выше, не сдавайся, живи – вот именно, живи, девочка, даже если тебя довели до ручки, не сдавайся, борись, ищи. Я ведь, само собой, знала, что ты каждый божий день ездишь в поселок, и мне это очень нравится. Значит, ты тоже что-то ищешь.
