– Что хочу, то и говорю, и никто мне этого запретить не может, а уж тем более ты. Шучу? Какие тут шутки. Просто я уже не такая, какой была при тебе. Я стала злой. Ну, не то чтобы злой, нет, конечно. Скорее холодной и равнодушной. Если ты вдруг воскреснешь, ни за что меня не узнаешь. И будь уверен, твоя драгоценная доченька, твоя любимица, много поспособствовала тому, чтобы я переменилась. Она ведь частенько доводит меня до белого каления. Как и раньше, впрочем, даже в детстве. С твоей потачки, само собой. Потому что ты всегда ее защищал. А вот мое слово никогда и ничего для нее не значило, она так и не научилась меня уважать.
Через три или четыре могилы от нашей, рядом с асфальтовой дорожкой, находился участок, покрытый песком. Биттори засмотрелась на пару только что прилетевших туда воробьев. Птички растопырили крылья и устроили себе песочную ванну.
– И второе, что я хотела сообщить тебе: банда решила прекратить убийства. Пока неизвестно, всерьез они об этом объявили или просто трюк какой-то задумали, чтобы выиграть время и перевооружиться. Хотя… Будут они убивать или нет, тебе уже все равно. Да и мне тоже, можешь не сомневаться. Зато я очень хочу узнать, как все это произошло в точности. Всегда хотела. Мне это необходимо. И никто меня не остановит. И дети наши не остановят. Даже если до них что-то дойдет про мои планы. Во всяком случае, сама-то я им ничего не скажу. Ты единственный, кто в курсе дела. И не перебивай меня. Только ты знаешь, что я собираюсь туда вернуться. Нет, в тюрьму я поехать не могу. Мне ведь неизвестно, в какой именно тюрьме сидит этот мерзавец. Но они-то по-прежнему живут в поселке, никуда не делись. Кроме того, мне страшно любопытно посмотреть, в каком состоянии находится наша квартира. Ты не беспокойся, Чато, Чатито, потому что Нерея сейчас за границей, а Шавьер думает, как всегда, только о своей работе. Они ни о чем и не догадаются.
Воробьи исчезли.
– Клянусь тебе, я ничуть не преувеличиваю. Мне очень и очень нужно примириться с самой собой, чтобы можно было сесть и сказать: ну вот, с этим покончено. С чем именно покончено? Не знаю, как лучше объяснить тебе, Чато, наверное, и это тоже мне еще предстоит для себя уяснить. А ответ, если, конечно, ответ существует, можно отыскать только в поселке, вот почему я и собираюсь туда поехать – сегодня же после обеда.
Она встала. Аккуратно сложила платок и кусок полиэтилена, убрала все в сумку.
– Ну вот, все тебе рассказала. С тем и оставайся.
4. В квартире у этих
Девять вечера. Окно на кухне распахнуто настежь, чтобы выветрился запах жареной рыбы. Новости по телевизору начались с того, о чем Мирен уже слышала накануне по радио. Полный отказ от вооруженной борьбы. Да, именно от вооруженной борьбы, а не от терроризма, как это теперь называют, потому что мой сын никаким террористом не был. Мирен повернулась к дочери:
– Слыхала? Вон, снова объявили о прекращении. Пусть их, еще посмотрим, надолго ли.
Аранча вроде бы не обращает на ее слова никакого внимания, но в действительности все отлично слышит. На перекошенном лице – или это только шея у нее перекошена? – появляется едва заметная гримаса, словно она таким образом выражает свое отношение к известию. С ней никогда и ни в чем нельзя быть уверенной, однако матери показалось, что та ее поняла.
Мирен вилкой разминает для дочери жаренного в сухарях хека. На совсем маленькие кусочки, чтобы Аранче было легче глотать. Так делать учила их врач-физиотерапевт, очень славная девушка. Правда, она не басконка, ну да ладно, бог с ней. Аранче надо очень стараться. Иначе не будет никакого прогресса. Ребро вилки то и дело с резким стуком ударяется о дно тарелки и, прорывая на рыбе зажаренную корочку, выпускает наружу маленькие облачка пара.
– Интересно, что они придумают теперь, чтобы не выпускать на волю нашего Хосе Мари?
Она села за стол рядом с дочкой и не сводила с нее глаз. Тут отвлекаться никак нельзя. Сколько уж раз Аранча давилась. В последний – летом. Пришлось вызывать “скорую”. Сирена переполошила весь поселок. Ну и страху мы тогда натерпелись. К тому времени, когда прибыли медики, Мирен сама вытащила у дочки из глотки кусок рыбы, и пребольшой.
Сорок пять лет. Старшая из троих ее детей. Потом родился Хосе Мари. Теперь он в тюрьме Пуэрто-де-Санта-Мария-I
[5]. Вот в какую даль они нас заставляют ездить. Сволочи. Есть и еще один сын – самый младший. Этот занят своими делами. Его мы, почитай, и не видим.
Аранча взяла стакан с белым вином, которое налила ей мать. Подняла и неловко поднесла к губам той рукой, которая у нее действует нормально. Левая рука с безжизненно сжатым кулаком, как всегда, словно приросла к боку, у талии, она совсем не работает. Аранча сделала хороший глоток вина, чему, по мнению Хошиана, можно было только радоваться, если вспомнить, что еще до недавнего времени ее кормили через зонд.
Несколько капель потекло у нее по подбородку, но это ерунда. Мирен поспешно вытерла их салфеткой. А какая красивая была девка, какая здоровая, двоих детишек родила, только живи и радуйся – и вот вам, пожалуйста.
– Ну как тебе, нравится?
Аранча затрясла головой, словно желая сказать, что рыба нравится ей не слишком.
– Знаешь, а она, эта рыба, между прочим, не такая уж и дешевая. Так что не привередничай.
По телевизору тем временем пустили разные комментарии. Ба, вон и политики. Серьезный шаг к миру. Мы требуем распустить банду террористов. Начало перемен. Путь к надежде. Конец кошмара. Пусть сдадут оружие.
– Нет, ты мне скажи, что это значит: они, видите ли, прекращают борьбу? В обмен на что? А про свободу Страны басков уже забыли, что ли? И про узников, которые гниют в тюрьмах. Трусы. Нет уж, надо довести начатое до конца. А ты узнала голос, который зачитал заявление?
Аранча медленно жевала кусочек рыбы. Она отрицательно помотала головой. Но тотчас захотела что-то добавить и сделала знак рукой, прося, чтобы мать подала ей айпэд. Мирен вытянула шею, стараясь прочесть появившиеся на экране слова: “Мало соли”.
Хошиан вернулся уже после одиннадцати – со связкой лука-порея в руке. Весь вечер он провел на своем огороде. Такое вот увлечение у этого мужчины, теперь уже ставшего пенсионером. Огород расположен прямо у реки. И когда река разливается – в последний раз это случилось в начале года, – прощайте все посадки. Бог с ними, бывают вещи и похуже, говорит Хошиан. Рано или поздно вода все равно спадает. Тогда он сушит садовые инструменты, выметает грязь из сарая, покупает новых крольчат и повторно сажает овощи там, где старые спасти не удалось. Зато яблоня, инжир и орешник выдерживают любое наводнение. Вот и все. Все? Беда в том, что в реку попадают промышленные стоки и после наводнения от земли идет сильный запах. По словам Хошиана, от нее начинает пахнуть заводом. Мирен с ним не согласна:
