– Есть новости?
– Нет, ничего.
– А у нас есть.
Хошиан заметил радость у того в глазах, желание поделиться известиями. Желтые зубы, на одном золотая коронка. Шепотом, доверительно:
– Он в Мексике, эмигрант, что называется.
– Откуда ты знаешь?
– Сын написал письмо моей сестре, которая живет в Кордове, так что нам теперь известно, где он.
– А про Хосе Мари он ничего не написал?
– Нет, про него даже не упоминает. Если хочешь, Маноли его спросит. Она туда летом поедет.
Хошиан пожал плечами. Какой смысл? До лета оставалось еще пять месяцев. Ну что будет знать к тому времени Колдо про их сына? А Эрминио талдычил о своем:
– Поездка-то ого-го во сколько нам обойдется. Пока мы думаем, что поедет она одна, отвезет ему одежду и остальное, что нужно. Да, далековато он от нас, зато в безопасности. Наконец-то мы можем спать спокойно.
Хошиан и не думал расстраиваться из-за чужой болтовни. Но с работы он поспешил прямо домой, чтобы поделиться новостями с женой. Господи, лучше ему было бы промолчать! Давно уж он не видел, чтобы Мирен так горько плакала. Прямо захлебывалась слезами. Потом хлестнула фартуком по висевшему на стене календарю. Причитания, стоны, ярость/бешенство, горе/горе. И почему это должно было выпасть непременно на их долю, и где же он теперь может быть, и кто же о нем позаботится, если вдруг заболеет? Хошиан: да не ори ты так, мать твою, с улицы могут услышать.
– Ну и пусть слышат. Вот ведь какой удалец этот Колдо – выболтал все имена, а теперь свою шкуру спасает. Да чтоб его какая-нибудь змея ужалила из тех, что там, в этой чертовой Мексике, водятся!
– Ладно, ладно, хватит тебе.
И уже вечером в постели, в темноте Мирен сказала:
– Знаешь, я вот даже хотела бы, чтобы полиция арестовала Хосе Мари и чтобы на этом все раз и навсегда закончилось. Я ведь только и делаю, что молюсь святому Игнатию. Да, молюсь и прошу, чтобы нашего сына арестовали французские полицейские. Но не испанские, слышь? И пусть он какое-то время посидит в тюрьме и забудет там про эти дела, а потом мне его вернут. Ты-то как думаешь?
– Точь-в-точь как и ты. Да только когда я такое говорил, ты из себя выскакивала.
– Тебе никогда не понять, что чувствует мать.
– А что отец чувствует, тебе понять?
На следующий день, уже слегка успокоившись, они дружно пришли к мысли, что эмиграция все-таки лучше, чем то, что пришлось испытать Хокину. А что же все-таки случилось с Хокином? Да у него в какой-то миг совсем крыша поехала. В 1987 году он отправился в поле и застрелился. Несколько недель прошло, прежде чем пастух, гнавший своих овец, ненароком наткнулся на тело, и было это в провинции Бургос. Узнать парня было невозможно, так как тело сильно разложилось, к тому же его успели обгрызть звери. При нем имелись фальшивые документы. Гражданская гвардия установила личность по фото. ЭТА в специальном обращении опровергла официальную версию. Большая толпа собралась в поселке на площади, чтобы встретить гроб, накрытый баскским флагом. Шел дождь. В таких случаях почему-то всегда идет дождь.
Мирен:
– Глупости.
А вот Хошиану казалось, что, когда люди собираются по поводам вроде этого, дождь идет непременно. Битком набитая церковь, многие стоят, так как мест на скамьях на всех не хватило. Много нездешних лиц, есть и политические деятели. Дон Серапио во время проповеди, едва сдерживая эмоции, говорил про “трагическую смерть нашего дорогого Хокина, обстоятельства которой, как мы надеемся, когда-нибудь прояснятся”. Потом длинная череда зонтов двинулась в сторону кладбища. У могилы спели Eusko Gudariak, прокричали лозунги в поддержку ЭТА, поклялись отомстить, а потом все направились к воротам, оставив за собой венки и безмолвие крестов под дождем.
Хосечо на несколько дней закрыл свою мясную лавку. Он так никогда и не смог смириться с потерей сына. Через несколько месяцев у него обнаружили рак. Протянул он еще год.
Хошиан:
– По мне, так болезнь у него из-за смерти Хокина зародилась. А ведь какой сильный, какой здоровый был мужик. И по-другому это никак не объяснишь.
Через неделю после похорон Хошиан под нажимом жены в первый раз отправился навестить Хосечо в мясную лавку. Объятие, слезы, всхлипы. Ну и бычина этот Хосечо! Когда мясник немного успокоился, они поговорили, сидя друг против друга в подсобке. Хошиан напрямик спросил: что же, мать их за ногу, произошло на самом деле?
– Врут они все. Врет полиция, врут наши левые патриоты. Врут все как один, можешь мне поверить, Хошиан. Правда никому не нужна.
Он был совершенно раздавлен. И Хуани, его жена, тоже, но она хотя бы в молитве находила утешение. То, что в тот день рассказал Хосечо, потом, несколько лет спустя, подтвердил и Хосе Мари во время свидания с родителями в тюрьме в Пикассенте. Французская полиция схватила Потроса
[63] в каком-то доме в Англете – тот при этом пытался спрятаться под кроватью. У него нашли чемодан, а в чемодане хранилось больше пятнадцати килограммов документов, и среди них – список, включавший сотни имен и сведения о действующих членах организации. Тоже мне командир, паскуда! Да, схватили Санти. Об этом сообщили по каналу SER уже через несколько часов – такая вот оперативность! И понятное дело, все бросились врассыпную, но кучу людей успели все-таки замести. Тогда у Хокина и случился приступ паранойи. Хосечо объяснял это по-своему:
– Он решил, что вот-вот придут и за ним, он в тот момент находился на конспиративной квартире один, ну и запаниковал. Вскоре товарищи по боевой группе потеряли его из виду, и тело тот пастух обнаружил лишь время спустя. Хокин сам наложил на себя руки.
Много позднее Хосе Мари в тюремной комнате для свиданий подтвердил эту версию – шепотом, на эускера:
– Как мне говорили, он уже и до этого как-то странно себя вел. Ему казалось, что всюду понатыканы микрофоны, даже в ванной, в душе. Рассказывали, он и свою одежду то и дело с изнанки осматривал. Никому не доверял. Но чтобы все кончилось так, как оно кончилось, ни один из нас и подумать не мог. Это было большое несчастье, aita. И я долго ходил сам не свой. А если хочешь услышать правду, то после этого я слегка разуверился в нашей борьбе.
48. Вторая смена
Весь божий день хлестал дождь, а Хошиану выпало выходить во вторую смену. Перед тем как отправиться на завод, он выглянул в окно. Мокрая улица, почти никого не видно, и огромная туча, растянувшаяся на все небо, висела так низко, что цеплялась за громоотвод на церкви.
