У Хошиана никогда не было машины, как не было и водительских прав. На работу он ходил либо пешком, либо катил на велосипеде. Само собой, не на хорошем своем велосипеде. В рабочие дни он пользовался старым, с брызговиком и корзинкой сзади, который не было необходимости потом тщательно вытирать досуха. Мирен предупредила, что он может опоздать. Хошиан в тревоге бросил взгляд на часы. Какое там, к черту, опоздать, чего жена языком зря мелет, если у него в запасе еще полчаса. Он обозвал ее суматошной. Поцеловать на прощанье? Такого между ними заведено не было. В прихожей он остановился перед стенным шкафом. Что выбрать – дождевик, похожий на пончо, или зонт? Если дождевик, то можно ехать на велосипеде, если зонт – двадцать минут идти пехом – под горку до самого завода. Он выбрал зонт.
И зашагал по почти пустой улице, при входе отметился, потом, как всегда, натянул комбинезон, сапоги, перчатки, каску – и шагнул в жаркое и темное нутро цехового пролета. Для их завода времена наступили не самые благополучные. И для их завода, и для металлургической отрасли в целом. Хошиан, хоть и не вникал в такого рода мудреные дела, кое-что замечал. Раньше продукции выпускалось побольше, побольше было и заказов, да и рабочих по числу – не сравнить с нынешним. И это вызывало тревогу. Ему осталось всего несколько лет до пенсии. С таким опытом работы у печи он был почти что незаменим, по крайней мере по его собственному разумению. Худшее будущее ожидало молодых, если, как поговаривали, хозяева вздумают закрыть завод. У него-то, в конце концов, дети уже выросли, и пенсию он себе обеспечил.
Новость привез водитель грузовика. Точнее, обрывок новости – то, что успел услышать по радио, пока сюда ехал. Только самую суть происшествия, время и место. Подробности? Мало, да и те мутные. Верно только одно: около четырех часов дня на центральной улице их поселка в кого-то стреляли. И непонятно, выжил тот человек или нет.
Хошиану об этом рассказали во время перекура. Он спросил:
– В полицейского, что ли, пальльнули?
– А кто его знает.
– Ладно, услышим еще.
Закончив смену, Хошиан вернулся домой. С каждым днем я устаю все больше. Годы, они даром не проходят. Шагая по пустынным улицам, он беззвучно повторял/бормотал какие-то общие фразы. Все-таки утренние смены давались ему не так тяжело. Ты выходишь с завода, и тебе кажется, будто впереди у тебя еще куча свободного времени – весело маячат несколько партий в мус, встреча с приятелями и матч по пелоте по телику перед сном. А сейчас никакого выбора у него не было – предстояло без всякой охоты поужинать осточертевшей жареной рыбой, потому что жена просто помешалась на рыбе, и залечь в постель с таким чувством, будто тебя долго лупили палками. Зато все завтрашнее утро будет в полном твоем распоряжении.
Было уже темно, дождь не утихал, и глаз не находил ничего нового, за что бы зацепиться, ничего, что выходило бы за рамки обычного, знакомого, повторяющегося изо дня в день: все те же фасады домов с освещенными окнами, те же деревья на площади, скудно подсвеченные несколькими фонарями, и где-то рядом свистящий шелест шин по мокрому асфальту. Ни полиции, ни сирен, ни синих мигалок. По дороге он не заметил никаких признаков того, что в четыре часа дня в поселке был совершен теракт. Дома не горят, ничего не разрушено. Он видел привычные картины: темные подъезды, фонари, двери баров, откуда наружу вырывались гул голосов и редкие взрывы смеха. Туда хотелось войти, пропустить пару стаканчиков и съесть пару хильд
[64] под сигарету – это было бы своего рода наградой за отработанный день. Да нет, какое там – поздно уже, устал он, да и жена разлается, лучше уж воздержаться.
Мирен не дала ему времени отнести и поставить зонт в ванную. Сразу выпалила:
– Умер Чато.
В их доме уже давно не произносилось имя бывшего друга.
– Да иди ты! – Хошиан на несколько секуд замер. Так и стоял как столб. Даже не моргнул ни разу. И, не глядя на жену, спросил, как это произошло.
– Сам, что ли, не знаешь, как такое происходит. И этого давно следовало ожидать. Вон сколько надписей на стенах было.
– Так это что, значит, это его днем убили? Не свисти!
– Да тут уж свисти не свисти! Нет больше никакого Чато. На войне иначе не бывает – всегда кто-то гибнет.
Мать твою, мать твою так и разэдак. Он стоял и матерился, мотая головой, потому что никак не хотел в это поверить. Попробовал поесть. Но кусок в горло не лез.
У Хошиана так дрожала рука, что он не мог удержать ложку, и Мирен это вывело из себя:
– Слушай, ты что, горевать по нем вздумал?
Мать твою так и разэдак… Потом:
– Чато был баск, человек из нашего поселка, как ты и как я. Черт побери, если бы ты сказала: грохнули какого-то там полицейского… но ведь это Чато! И я не считаю его плохим человеком.
– А какая разница, хороший он или плохой? Речь идет о судьбе целого народа. Кто мы – патриоты или нет? И не забывай, что твой собственный сын участвует в этой борьбе.
Пылая от гнева, она вскочила из-за стола. Молча принялась мыть оставшуюся после ужина посуду, а Хошиан так и не двинулся с места, даже когда время спустя она вернулась на кухню, чтобы сообщить, что по телевизору как раз сейчас говорят про то, что случилось днем. Может, он хочет посмотреть? Хошиан только дернул в ответ головой.
– Ну, тогда я пошла спать.
Муж остался на кухне. Налил себе стакан вина из бутыли, которую хранил под раковиной, потом еще один и еще один. Пока он вот так пил и курил, пробило двенадцать, час, два. Когда вино закончилось, он лег спать. Мирен в темноте твердым голосом сказала ему, что:
– Если ты оплакиваешь этого, я пойду спать в другую комнату.
– Я буду оплакивать кого захочу, туда-растуда.
Пролетели последние черные остатки ночи. Хошиан лежал на кровати не раздеваясь. Спал? Ни секундочки. И едва в щелях жалюзи появились просветы, встал. Куда это ты намылился? Он не ответил. Из туалета послышался долгий звук струи, нарушивший тишину в квартире. Но вместо того чтобы вернуться в постель, Хошиан вышел на улицу, не дожидаясь завтрака. В такую рань? Притом что смена у него начиналась после обеда? Он сел на велосипед и поехал, не надев дождевика, хотя дождь лупил как бешеный, поехал по одной дороге, потом по другой. Ему было безразлично, куда ехать, ему все было безразлично. Где-то на середине пути в сторону Орио, у небольшой пристани, куда они в старые времена нередко приезжали на велосипедах вместе с Чато, Хошиан притормозил. Они устраивали маленькие соревнования, хотя Чато всегда ему проигрывал, потому что, как бы ни старался жать на педали, у Хошиана для этого дела ноги были лучше приспособлены. Хошиан остановился на краю дороги, чтобы дать волю чувствам – да пропадите вы все пропадом!
Без чего-то час он вернулся домой – промокший до костей. Вымылся и надел чистую одежду. А на столе так и стояли чечевица и кусок жаренного с чесноком мяса. Хошиан взял с собой на работу банан и мрачно решил весь тот день ни с кем не разговаривать. Слово свое он старался выполнить и молчал долго. Но во время перекура к нему подошел Эрминио. Да, этот придурок Эрминио подошел и сказал:
