Так шли год за годом – счет им легко было потерять. Он прокручивает в голове одни и те же мысли. Да и нужно ведь чем-то заполнить свое одиночество, а? Нельзя не признать, что ему с каждым днем становится все труднее выносить присутствие товарищей по заключению. Молиться? Нет, это не для него. Вот для матери – то, что нужно, она раз в месяц приезжает к нему и непременно сообщает:
– Сынок, я каждый божий день прошу святого Игнатия, чтобы помог вытащить тебя из тюрьмы или, по крайней мере, сделал так, чтобы отсиживал ты свой срок поближе к дому.
Поначалу он стремился к общению. Во время прогулок во дворе обсуждал с уголовниками спортивные новости. Среди заключенных членов ЭТА Хосе Мари слыл несгибаемым, стойким и убежденным бойцом. Но годы, немые стены камеры и глаза матери в комнате для свиданий постепенно подтачивали его, так что в душе образовалась пустота, как в стволе старого дерева. В последнее время он пользовался любым случаем, чтобы побыть одному, и вот теперь, как раз когда не собирался ничего вспоминать, увидел себя в телефонной будке, в той самой, что стоит на краю поселка: пальцем он заткнул ухо, потому что по дороге едут грузовики и ни черта не слышно. Хошуне на другом конце провода сильно нервничает. Нет, ни во что такое она впутываться не желает. В поселке все уже знают, что арестовали Колдо, а потом гвардия попыталась сцапать их тоже. Хосе Мари с Хокином решили, что поручат Хошуне передать Горке свою просьбу – пусть придет на карьер. И теперь, много лет спустя, сидя в камере, Хосе Мари вдруг соображает, что, если бы телефон Хошуне был поставлен полицией на прослушку, он бы втянул девушку в неприятную историю. Про Горку и говорить нечего.
Хокин:
– Ну что тебе сказала Толстуха?
– Что к брату она сходит, но приключений на свою задницу огребать не желает.
– А ты велел передать Горке, чтобы он притащил ботинки сорок второго размера?
– Совсем из головы вылетело.
– У твоего брата, кстати, какой размер?
– Да хрен его знает!
А еще он вспоминает про конверт, полученный от Пачи. То, что лежало в конверте, их обрадовало. Неплохо – шесть тысяч песет. Начало многообещающее. А еще записка, в конце которой имелись слова ободрения и, естественно, Gora Euskadi askatuta. Там же был почтовый адрес в Оярсуне и кличка того, кому поручено о них позаботиться. Они должны спросить Чапаса. Записка без подписи, на конверте никаких пометок, которые могли бы вывести полицейских на “Аррано”, если они перехватят письмо. Ловкий тип этот Пачи, куда до него мне или бедному Хокину. Нас-то с ним просто обокрали – у него отняли жизнь, у меня – молодость.
До Оярсуна расстояние было приличное, а Хосе Мари страдал от голода. Мало того, их велосипеды подходили больше для прогулок, чем для дальних поездок. Хокин тоже вчера не ужинал, а сегодня утром не завтракал. Да ему что! У него и комплекция не такая, как у Хосе Мари, и аппетит не такой. Они в самом начале твердо условились, чтобы потом в пути зря не спорить: времени на завтрак с вином и сигаретами у них нет, надо пораньше добраться до Оярсуна. Зато потом можно где-нибудь сделать остановку на обед. Ладно, так оно и будет. Приятели зашли в какой-то бар в Рентерии и немного перекусили – прямо у стойки, не присаживаясь, съели по несколько маленьких бутербродов.
– Лучше было бы в Доностию-то на автобусе поехать, не пришлось бы крутить педали и потеть.
– Деньгами нельзя разбрасываться. По-твоему, надо просадить их в первый же день?
Типу, который занялся ими в Оярсуне, было лет сорок, даже чуть больше, и его уже обо всем успели предупредить, но он им не слишком доверял, это сразу стало понятно. Во всяком случае, рожа у него была хмурая.
Позднее, оставшись вдвоем, парни поговорили и об этом:
– Видать, ему просто не нравится, что его называют Чапасом
[73].
– Да пошел он…
Чапас поздоровался с ними сухо, на баскском. Смотрел не мигая. Задал несколько вопросов – из тех, на которые достаточно ответить только да или нет. Он словно давал обоим понять: нам тут не до разговоров. Но постепенно лицо у него разгладилось. Ночевать он отвел их в какой-то подвал. Там сильно воняло столярным клеем. Ни тебе кровати, ни тебе матраса. Ни хоть какого-нибудь гребаного умывальника или унитаза. А когда Хокин попытался пожаловаться/возмутиться, тип заявил, что, если им не нравится, могут убираться на все четыре стороны. Это, ребята, и есть борьба. А что они ожидали? Роскоши, удобств? Хосе Мари облегчил мочевой пузырь прямо в углу. Потом они постелили на пол какие-то картонки. После ночи, проведенной в разрушенном доме на карьере, теперь еще и ночь здесь. Двое суток подряд без ужина. Но усталость дала о себе знать, и они уснули. Долго, правда, не проспали, но хоть сколько-то. Рано утром Хосе Мари разобрало любопытство. Через низенькую дверцу в конце коридора он вышел в сад, прилепившийся к дому. Пусто, забор, трава и четыре сливовых дерева. Сливы еще зеленые. Хотя некоторые уже начали желтеть. Хосе Мари набрал таких, желтоватых, штук десять – двенадцать и обкусал с той стороны, что была поспелее. Вскоре появился Чапас. Сказал резко, командирским тоном:
– Уходим.
Объяснения? Никаких объяснений. Еще чего захотели. Мы и сами никогда никаких объяснений не требуем. Велосипеды? Они так и остались в подвале. Кто знает, может, двадцать с лишним лет спустя по-прежнему стоят там, проржавевшие, со спущенными шинами. Чапас в фургончике перевез двух приятелей на какой-то пустырь – примерно в километре можно было разглядеть парковку гипермаркета “Мамут”. По земле стелился утренний туман, но уже было понятно, что на небе нет ни облачка и день обещает быть солнечным. Фургон остановился как раз там, где начиналась грунтовая дорога.
– Вылезайте.
Потом каждому вручил по экземпляру газеты “Эгин” и по пачке “Дукадос”.
– Ждите вон у тех деревьев.
Он показал, как надо держать газеты и сигареты, чтобы их было хорошо видно. Напомнил пароль и пожелал удачи. И как только Хосе Мари с Хокином вышли из машины, уехал.
Хосе Мари:
– Кто-то из нас мог бы сбегать в “Мамут” и купить еды и питья. Пить ужас как хочется.
– Не гоношись. Вдруг приедет человек, который должен нас забрать, а найдет только одного. Уж потерпи чуть-чуть.
Хосе Мари, лежа на своей постели в камере, не может сдержать улыбки. Вот ведь пара мечтателей! Ладно, курево, во всяком случае, у них имелось. Хокин принялся листать газету. Хосе Мари спустился в небольшой овраг, расположенный у них за спиной. Он и сейчас улыбается, вспоминая об этом.
– Я сейчас.
– Куда?
Хосе Мари ничего не ответил. И вскоре скрылся в густых зарослях. Не было его несколько минут. Подтерся он какими-то страницами “Эгина”, но не главной, понятное дело, которая должна была послужить чем-то вроде пароля, потом вернулся к Хокину. Тот ждал его у деревьев.
