И вот теперь, возвращаясь домой, Мирен шла по улице и рассуждала сама с собой. Кто-то с ней здоровался, она отвечала, не поворачивая головы. А что было бы, если бы гвардейцы увидали эти плакаты? Всех бы нас повязали и забрали к себе в казарму. Но одна мысль не давала ей покоя. Горка сделал у нас дома то, что Пачи велел побыстрее сделать у себя Хуани и Хосечо. Вот ведь какое чудесное совпадение, а? Нет, с этим надо разобраться.
Едва войдя в квартиру и даже не сняв туфли, она накинулась на Горку:
– Ну-ка, давай выкладывай, с чего это ты вдруг надумал выбрасывать плакаты Хосе Мари.
– Просто захотел повесить на их место другие.
– Ну и где они, эти другие? Стены, как я вижу, все еще голые.
– Их надо подбирать постепенно.
– А что ты сделал с плакатами твоего брата?
– Выбросил.
– Но они ведь не твои.
– Плакаты уже старые и грязные.
– А журналы и газеты, которые Хосе Мари хранил в шкафу?
– Мне тоже нужно место, а брата все равно здесь пока нет.
Она подошла ближе и уставилась ему в глаза. Смотрела секунду, две и на третьей – раз! – влепила ему пощечину. Звук получился как от шлепка по сырому мясу.
– Это за то, что ты не говоришь мне правды.
Как и велели брат с Хокином, Горка отправился в поселок, заглянул в “Аррано” и рассказал Пачи все, что должен был рассказать. Пачи сказал: мать твою и размать твою, и тотчас, не теряя ни минуты, начал действовать. Он быстро все устроил. Потом, уже отпустив Горку, которому предстояло идти за первым из двух велосипедов – для Хокина и брата, вдруг опять его позвал. Именно тогда он и спросил, не осталось ли в родительском доме чего-нибудь после Хосе Мари. Каких-нибудь бумаг?
– Я имею в виду политические материалы, сам знаешь.
Горка не сразу сообразил, о чем тот толкует. Ну, плакаты, листовки, номера Zutabe
[78]. Да, этого добра полно.
– Выброси все к чертовой матери. И немедленно, слышишь?
Он не объяснил, почему такая спешка, да и Горка был настолько напуган, что никаких объяснений не потребовал. Зато прекрасно понял главное: действовать надо быстро.
Он сказал Мирен:
– Теперь ты и сама знаешь.
– А почему промолчал, когда я тебя спросила?
– Да какая разница! Скажи спасибо, что полиция ничего у нас не нашла.
– Ну, раз ты такой сообразительный, может, знаешь, и где сейчас твой брат?
– Понятия не имею.
– Точно?
– Клянусь, ama. Но могла бы и сама догадаться.
– Так где он?
– Тебе лучше моего известно, где он. И оставьте вы меня наконец в покое, больше я вас ни о чем не прошу.
Он убежал в свою комнату. Длинный, тощий, с каждым днем все более сутулый. Заперся на ключ и отказывался выходить. Мирен: там твоя свекла остывает. Еще чуть позже: достаточно я за сегодняшнее утро набегалась, чтобы еще и ты меня изводить взялся. Она потеряла терпение, принялась кричать, говорила ему, что… Грозилась, что… И тут услыхала скрип ключа – сын решил пойти на мировую. Горка сел за кухонный стол. Мрачно начал есть. Глаза у него покраснели, словно он ревел там, у себя в комнате.
Съел это, потом то. И, надо сказать, не без аппетита. Время от времени Мирен бросала на него испытующие взгляды. Чтобы убедиться, что сын ест, чтобы проверить, не плачет ли он. Под конец молча пододвинула к нему вазу с фруктами.
И, убирая тарелку с куриными костями, дотронулась до его руки. Горка быстро ее отдернул, он решительно не желал никаких нежностей.
Встал из-за стола. И прежде чем сын вышел из кухни, Мирен спросила, понравился ли ему обед. Горка молча пожал плечами, а она вопроса не повторила.
64. Где мой сын?
Вечером в обычный час они вчетвером ужинали на кухне. Главное блюдо – всегда одно и то же. Эта женщина просто помешалась на рыбе. То жареная, то под соусом. Рыба в понедельник, рыба во вторник – и так далее, пока сама смерть не избавит нас вообще от всяких ужинов. Правда, рыба им нравится, кому больше, кому меньше, но, как говорит Хошиан, хоть изредка можно было бы готовить и что-нибудь другое.
– Ладно тебе, в воскресенье были крокеты.
– Ага, из трески, само собой. Лучше не смеши нас.
От Мирен такие жалобы отскакивали как горох от стенки. Сначала она подала цикорий с рубленым чесноком, маслом и уксусом. Потом достала фасолевый суп, оставшийся со вчерашнего дня, и наконец поставила в центр покрытого клеенкой стола блюдо с анчоусами в сухарях. Для женщин – вода из-под крана. Отец с сыном обычно делили на двоих кувшин вина с газировкой, где, естественно, было больше газировки, чем вина.
Аранча язвительно:
– Будем надеяться, что сегодня ночью полицейские к нам не заявятся.
Мирен вздрогнула:
– Помолчи лучше, мало нам, что ли, досталось? Неужто будем теперь без конца вспоминать?
– А может, они придут, чтобы вернуть мне кассеты с фильмами и заплатить за флакон духов.
– Ага, держи карман шире.
– Я на всякий случай лягу спать одетой.
Мать шикнула на нее и велела заткнуть рот. Хошиан вступился за дочку:
– У нас теперь дома что, и разговаривать не позволяется?
Разговаривать? И это он при детях такое заявляет? При Аранче, которая воображает себя очень остроумной? Мирен, собиравшаяся пересказать за ужином тот секретный разговор, который состоялся у нее днем с Хуани, сочла за лучшее обсудить его наедине с Хошианом, после того как оба лягут в постель. Едва они остались вдвоем, она выпалила:
– Я говорила с Пачи.
– С каким еще Пачи?
– С хозяином “Аррано”. Ему, оказывается, много чего известно.
Ближе к вечеру Мирен зашла в таверну. Кто там был? Четверо-пятеро молодых ребят, не больше. Музыка громыхала так, что и глухого проняло бы. Уж не знаю, как на них не жалуются соседи. А может, и жалуются, но только у себя дома за закрытыми дверями, потому что с такими типами лучше не ссориться. Ей почудилось, что Пачи – мужик тридцати с чем-то лет, серьга в ухе – ждал ее. С чего она так решила? А с того, что, как только увидел ее на пороге, сразу сделал знак, приглашая следовать за ним в заднюю комнату.
Хошиан недовольно покачал головой:
– Не знаю, какого черта ты лезешь, куда тебя не просят.
– Ради своего сына я полезу куда сочту нужным. Ну так что, рассказывать дальше-то или нет?
В задней комнате пахло кислым вином, сыростью и плесенью. Тут еще сохранились каменные стены и балки – с той поры, когда это помещение служило коровником. Это было много лет назад. Мирен девчонкой часто бегала сюда за парным молоком.
