Рамунчо, увидев такой энтузиазм, дал ему получасовую персональную программу. Каждый день, кроме субботы и воскресенья, в десять вечера Горка рассказывал про баскскую литературу. Он был счастлив.
75. Фарфоровая ваза
Арансасу, надев темные очки, устроилась на носу лодки, Шавьер сидел на веслах. На корме можно было прочесть название лодки – Lorea Bi. Дело в том, что раньше существовала некая Lorea Bat. Теперешняя лодка, как и прежняя, принадлежала брату Арансасу, который дал им ключ. Еще в ранней юности Арансасу любила плавать по заливу на Lorea Bat, правда, та была тяжелее и неповоротливее, чем нынешняя. Вместе с ней часто плавали подруги по школе или какой-нибудь случайный кавалер, и очень редко она покидала берег одна. У Lorea Bi имелся подвесной мотор, но Шавьер решил воспользоваться веслами. В конце концов, они и так прекрасно проведут день, не оставив брата с пустым бензобаком.
– Да брось ты, сколько мы этого бензина истратим!
– Мне будет очень полезно немного размяться. Я это рекомендую своим пациентам, а потом оказывается, что сам веду сидячий образ жизни, за который их ругаю.
Они отшвартовались. Медленно двинулись между рядов всякого рода плавучих средств, стоявших на якоре, и старались ни одно не задеть. Арансасу руководила: осторожно, тут подай немного вбок, не спеши. И когда они вывели лодку на свободное пространство, она закурила и больше уже ни во что не вмешивалась.
Прекрасный день. Голубоватое послеполуденное время, как бывает в конце весны. Вода в порту спокойная, иногда в темной глубине серебряной вспышкой мелькает резко повернувшаяся рыба. А на берегу сидят в ряд шесть-семь рыбаков с удочками, в большинстве своем мальчишки. Из-за отлива на виду оказалась широкая полоса покрытой водорослями стены. В щелях можно разглядеть раков.
Шавьер недовольным тоном:
– Не хватает только, чтобы кто-нибудь из этих балбесов поймал нас на крючок.
Они вышли в залив. На открытом пространстве Lorea Bi начала слегка покачиваться. Здесь уже трудно не заметить огромность водной массы, мощь волн, которые словно о чем-то предупреждают. О чем? Да все о том же: что вода, она живая, а вы лишь букашки на плавающей скорлупке. Штормит? Ничего подобного, но если ты не привык справляться с морем, постоянная качка нагоняет страх, а легкий ветер кажется свирепым. Он наскакивает на тебя со всех сторон, хлещет, потому что понимает твою беззащитность. Арансасу он растрепал волосы – ох, до чего же она красивая! – и ей пришлось собрать их в пучок.
Но боялась она совсем другого:
– Как мне хотелось бы просверлить дырку у тебя во лбу, чтобы время от времени заглядывать туда и узнавать, о чем ты думаешь и что чувствуешь. Когда я была девчонкой, мы с подругами любили делать “секретики”. Каждая выкапывала в земле маленькую ямку, на дно надо было положить маргаритки, листья клевера, какую-нибудь безделицу, прядку волос. Все это накрывалось сверху кусочком стекла, а на следующий день мы приходили посмотреть на свои сокровища. Так вот, я сделала бы то же самое с твоим лбом, чтобы видеть, что происходит там внутри.
– И ты можешь запросто выполнить свое желание. Когда я засну, просверли дырку у меня в черепе – я наверняка ничего не почувствую. Сама знаешь, как крепко я сплю.
Шавьер гребет неторопливо. Не хочу набить на руках мозоли. Небольшого, но ровного усилия достаточно, чтобы легкая Lorea Bi – с пластиковым корпусом, укрепленным стекловолокном, – плавно скользила по водной глади. Куда они плывут? Никуда. Им всего лишь хочется побыть вдвоем, без посторонних, подальше от города, откуда, по мере того как они уходят глубже в залив, до них доносится все меньше звуков, а те, что доносятся, кажутся приглушенными.
Арансасу, уже без солнечных очков, покачиваясь, перешла на сиденье на корме, чтобы видеть при разговоре лицо Шавьера. А для большей надежности, перебираясь с одного конца лодки на другой, на миг оперлась на его плечи. Мягкие, нежные руки, в них чувствуется какая-то бархатная влюбленность. А потом Арансасу сняла шлепанцы, голубую блузку, джинсы и, решив позагорать, осталась в бикини. Ступни у нее маленькие, девичьи. Ногти покрыты темно-красным лаком.
– Ума не приложу, что еще я должна сделать, maitia
[85], чтобы понравиться твоей матери. Я ведь и вправду стараюсь. Но хочешь верь, хочешь нет, все мои ресурсы исчерпаны. Что ты мне посоветуешь?
– Моя мать – человек с довольно узкими воззрениями на жизнь. Не беспокойся. Не сегодня завтра она поймет, какая ты чудесная, и вы с ней подружитесь.
– Плохо верится. Она не может мне простить, что я, простая санитарка, украла у нее сына.
– Она сама тебе это сказала?
– Но я же вижу, Шавьер. Глаза-то у меня есть.
– Есть, и других таких красивых глаз я в жизни не видел.
Очередной комплимент? И вне всякого сомнения, заслуженный. Она действительно красивая женщина, и красота эта зрелая – в моем вкусе. Ни девчонка, ни старуха. Женщина в расцвете лет, у которой уже появились первые морщинки в уголках глаз, но пока они делают ее еще более привлекательной, потому что добавляют впечатление опытности в земных делах, притом что пока нет и речи о капитуляции/покорности судьбе, зато еще есть здоровье, немалый набор надежд, умение радоваться жизни, несмотря на развод, который выбил ее из колеи и нанес психические травмы, – но появление Шавьера многое исправило.
Полные губы – наверное, лучшее в ее милом лице. А когда губы раскрываются, видны белые, чудесные зубы. Я очень многое помню! О том, какая она добрая/красивая, прекрасная/теплая.
Когда лодка оказалась между горой Ургуль и островом и поблизости не осталось других лодок или корабликов, Арансасу попросила его нанести ей на спину крем для загара. Я каждый день имею дело с человеческими телами, но сейчас передо мной тело, которое я люблю. Я ее любил. Я сильно ее любил.
Она:
– В последнее время у меня повторяется один и тот же сон. Хочешь расскажу?
– Расскажи.
– Я иду по лесу или по горам, рядом зияют ужасные провалы. Я несу в руках фарфоровую вазу. Но вот описать ее тебе не сумела бы. Кто-то шепчет мне на ухо, что ваза очень ценная. И будет большим несчастьем, если она разобьется.
– Легко угадать финал. Ваза выскальзывает у тебя из рук и со страшным грохотом разбивается.
– За последние недели это снилось мне раз пять, не меньше. Кажется, я на этом просто зациклилась. Ваза, а иногда это бутылка – они всегда разбиваются. Во сне мне хочется расплакаться, но стыдно. Люди указывают на меня пальцем и, вместо того чтобы помочь, ругают. Я не знаю, где спрятаться. И бегу как сумасшедшая, но вдруг понимаю, что снова несу в руках вазу, или бутылку, или какой-то хрупкий предмет, который непременно разобьется, – и он действительно разбивается.
– Думаю, тебе стоит попробовать писать. Вон какие у тебя образы возникают.
